между персонажами так и остались неясными. В «Завещании» это очевидно: солдат всю жизнь помнил и любил свою соседку и перед смертью посылает ей последний привет, рассчитывая на запоздалое и бесполезное сочувствие: «Пускай она поплачет… Ей ничего не значит!»
Эта реплика лермонтовского персонажа не менее значима и напоминает по смыслу финальный вздох лирического героя пушкинского стихотворения «Я вас любил…»: «Как дай вам Бог любимой быть другим».
В «Завещании», как и в «Бородино», в лермонтовскую лирику входит образ простого человека как равноправного субъекта лирики со своим словом, голосом и проблемами. Здесь же, но пока не в центре баллады, возникает тема человека на войне. Она становится главной в стихотворении «Валерик».
«Валерик»: мир и война
Это замечательное стихотворение кажется уже не «лирической новеллой», а наброском стихотворной повести или романа. Лермонтов возвращает себе права повествователя. Но композиционно «Валерик» подобен «Завещанию». Только там переходы от одной темы к другой были мотивированы тем, что воспроизводили мысли умирающего человека. Здесь же мотивировкой становится письмо к женщине, превращающее стихотворение в свободный разговор, сочетающий действия и размышления, картины войны и любовные признания, точные детали и ненавязчивые символы.
Отношения автора и адресата письма в «Валерике» снова заставляют вспомнить пушкинское «Я вас любил…». Поэт утверждает: «Душою мы друг другу чужды, / Да вряд ли есть родство души». Но сама его исповедь, попытка разговора и объяснения говорит о еще не ушедшем чувстве. «Случайное» письмо на самом деле оказывается необходимым разговором о самых серьезных проблемах.
После лирического вступления идет рассказ о двух эпизодах Кавказской войны, которую много лет вела Россия. В первом перед нами возникает картина военного быта, вполне сопоставимая с той, которую Лермонтов параллельно изображает на кавказских страницах «Героя нашего времени». Солдаты отдыхают на привале, вспоминают о Ермолове, обмениваются самыми мирными репликами: «Шум, говор. Где вторая рота? / Что, вьючить? – что же капитан? / Повозки выдвигайте живо! / Савельич! Ой ли! – Дай огниво!» «Мирной татарин свой намаз творит», а по соседству беседуют его соплеменники. Генерал проводит смотр.
Живописные детали и неожиданные сравнения создают почти идиллический образ отдыха и своеобразного уюта посреди кочевой жизни: «Рассыпались в широком поле, / Как пчелы, с гиком казаки»; «Конь светло-серый весь кипит».
Даже возникающая случайная перестрелка, «сшибка удалая» напоминает рассказчику «трагический балет». Но вдруг эта театральная метафора тянет за собой другой эпизод, совершенно противоположный по эмоции. «Зато видал я представленья, / Каких у вас на сцене нет…»
Сражение с горцами предстает как страшная схватка, в которой весь мир окрашивается в кровавые цвета.
«Ура!» – и смолкло. «Вон кинжалы,
В приклады!» – и пошла резня,
И два часа в струях потока
Бой длился. Резались жестоко,
Как звери, молча, с грудью грудь,
Ручей телами запрудили.
Хотел воды я зачерпнуть…
(И зной и битва утомили
Меня), но мутная волна
Была тепла, была красна.
Общая картина сражения сменяется подробным описанием одного эпизода (по объему почти равного предыдущему и тематически напоминающего «Завещание»: смерть солдата на поле боя). Раненый капитан бредит, в бреду пытается спасти генерала и потом тихо умирает на глазах плачущих солдат.
В этом стихотворении страшна не только кровавая схватка, поразительно равнодушие, с которым воспринимают прошедший бой многие его участники.
Меж тем товарищей, друзей
Со вздохом возле называли;
Но не нашел в душе моей
Я сожаленья, ни печали.
Уже затихло все; тела
Стащили в кучу; кровь текла
Струею дымной по каменьям,
Ее тяжелым испареньем
Был полон воздух. Генерал
Сидел в тени на барабане
И донесенья принимал.
Бессмыслице произошедшей человеческой бойни противостоят вечная природа и безответные вопросы повествователя.
А там вдали грядой нестройной,
Но вечно гордой и спокойной,
Тянулись горы – и Казбек
Сверкал главой остроконечной.
И с грустью тайной и сердечной
Я думал: «Жалкий человек.
Чего он хочет!.. небо ясно,
Под небом места много всем,
Но беспрестанно и напрасно
Один враждует он – зачем?»
Еще одной деталью Лермонтов дает понять, что произошедшее сражение – лишь эпизод в череде других. На реплику повествователя, что горцы будут долго помнить этот урок, «чеченец посмотрел лукаво и головою покачал».
«Валерик» заканчивается композиционным кольцом, повторным обращением к женщине: «Но я боюся вам наскучить, / В забавах света вам смешны / Тревоги дикие войны».
В финале снова появляется мотив сна, повествователь извиняется за свой «безыскусственный рассказ», который должен развеселить или занять собеседницу. Но эта светская концовка иронична. Внешне спокойный рассказ о речке смерти должен потрясти читателя, заставить его задуматься о смысле и цене человеческой жизни.
Война в «Валерике» соотносится – по контрасту – с другой войной, изображенной в «Бородино».
В исторической балладе людей объединяла идея правоты, спасения отечества, общей памяти: «Недаром помнит вся Россия про день Бородина». Память о сражении под Гихами сохраняют лишь его оставшиеся в живых участники. Человек остается один на один с миром, в котором нет общего воодушевляющего и оправдывающего все смысла: «Жалкий человек. ‹…› Один враждует он – зачем?»
Правдивое, непарадное изображение войны у Лермонтова потом пригодилось Л. Толстому, автору «Севастопольских рассказов» и «Войны и мира». В творчестве Лермонтова оно непосредственно связано с пафосом и смыслом стихотворения «Родина».
Тяжба с миром: любовь и ненависть
Любовная лирика поэта, как правило, непримиримый поединок, в котором исходное чувство превращается в иное, прямо противоположное.
На контрастах строится стихотворение «Отчего» (1840). «За каждый светлый день иль сладкое мгновенье» в настоящем девушка должна будет заплатить «слезами и тоской» в будущем (обратим внимание, как тонко поэт использует не только семантические контрасты, но и фонетические переклички, внутренние рифмы: молодость – молвы, светлый – слезами). Стихотворение начинается и заканчивается антитезами: «Мне грустно, потому что я тебя люблю» – «Мне грустно… потому что весело тебе». Противоположные чувства (грусть – веселье) распределены здесь между персонажами.
В «Благодарности» (1840) они определяют сознание самого лирического героя. Сначала приводится подробный перечень обид: от мучения страстей и отравы поцелуя до мести врагов и клеветы друзей. Он опять строится как развертывание оппозиций, завершающееся последней, самой главной: «Устрой лишь так, чтобы тебя отныне / Недолго я еще благодарил».
Благодарность в итоге оборачивается проклятием, лирический герой просит не любви, а смерти. Масштабность, обобщенность этого стихотворения таковы, что
