— Похоже, я опоздал…
Курьян подпрыгнул на месте от неожиданности, в то время как Меланья почти без эмоций повернула голову в сторону Марселя, который неслышно приблизился и теперь с сожалением смотрел на лежащего на земле воина.
— Да, ты не торопился, — бесцветным голосом отозвалась женщина.
— Я пришел так быстро, как только смог, — попытался оправдаться историк, но не успел ничего добавить, потому что Курьян, оправившись от первого потрясения, подскочил к другу и стиснул его в могучих объятиях:
— Баламошка, родной! — Курьян, казалось, старался его задушить. — Живой! А мы с Мусой уже думали, что уделал тебя князь.
— Не уделал, — задыхаясь, с трудом смог выговорить Марсель, и Курьян, опомнившись, его отпустил.
— Как же ты…
— Обожди, — отмахнулся историк и склонился над мавром. — Что случилось?
— Лучше ты мне расскажи, — все таким же ровным и оттого пугающим тоном проговорила Меланья. — Кирилл… Или называть тебя Баламошкой? Странное прозвище для греческого посланника.
— Византийского, — смущенно поправил ее историк. — Но ты права, я не тот, за кого выдавал себя.
— Кто же ты? Хотя подожди. Выслушать тебя я всегда успею, но сначала нам нужно перенести Мусу в дом. Нельзя его здесь оставлять. Чай, не собака.
— Да, конечно.
Марсель кивнул Курьяну, и тот, отодвинув женщину, с легкостью поднял мавра и, осторожно прижимая к груди, как ребенка, отнес в дом. К счастью, по пути им никто не встретился. Как только Меланья убедилась, что ее жених не упадет со скрепленных лавок, тут же повернулась к хозяину и потребовала объяснений. Было похоже, что она с трудом сдерживается, чтобы не врезать ему, так что историк предусмотрительно не стал приближаться к разъяренной бабе слишком близко.
— Не знаю, с чего и начать. — Марсель говорил совершенно искренне, боялся запутаться в словах — ведь тот же самый Курьян знал далеко не все о своем друге.
— Начни с правды, — сердито проворчала женщина.
— Да будет так. Все началось с того, что я очень неудачно родился…
Марсель решил, что настал момент истины, и, уже ничего не скрывая, поведал всю свою историю от начала и до конца. За время его рассказа Курьян несколько раз хватался за голову и пытался задавать какие-то вопросы, но знахарка прикрикивала на него, и он замолкал. Только когда историк закончил повествование, мужик подошел к нему и, наклонившись, заглянул в глаза:
— Друг! Ты всю правду рассказал? Не брешешь?
— Верь мне, — устало улыбнулся Марсель. — И прости меня…
— За что же? — удивился здоровяк.
— Нужно было рассказать все давным-давно. Тогда многих бед удалось бы избежать.
— Ну, скажешь тоже. — Курьян вдруг рассмеялся, но, тут же спохватившись, с виноватым видом оглянулся на Меланью. — Рассказал бы раньше, никто бы тебе не поверил. Решили бы, что ты медовухи перепил или что бешеная собака тебя покусала. Вот только Марселем я тебя все равно звать не стану, уж извини. Как по мне, так Баламошка тебе больше подходит.
— Называй как хочешь, брат!
Марсель с благодарностью взглянул на друга, но в этот момент Меланья, которая успела переварить услышанное, подняла руку, призывая их к тишине, и заговорила:
— Мне все равно, как тебя называют твои друзья: Марсель, Кирилл, Баламошка — все это не важно. Скажи лучше вот что. Если я правильно поняла тебя, это Кирилл был многим обязан моему жениху, и это он не хотел его отпускать. Ты же сдержал слово, данное не тобой. Мой глубокий поклон тебе за это. Но теперь Муса нуждается в друге, который пошел бы ради него на смерть. Я верю, что он бы сделал это для тебя, пусть по незнанию и принимая тебя за другого.
— Можешь не продолжать. — Марсель с готовностью кивнул. — Я сделаю все, что от меня зависит. Но что я могу? И что, по-твоему, здесь произошло?
— Для того чтобы понять это, не нужно быть семи пядей во лбу. — Женщина кивком поблагодарила собеседника за добрые слова, после чего села на лавку и погладила любимого по голове. — Ты ведь говорил только что, что тот волхв точит на тебя зуб. Что ему нужно от тебя?
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Ясно что, — нахмурился историк. — Чтобы я отступил и не мешал ему творить зло.
— Такое уж и зло? — Меланья прищурилась.
— Я не уверен в его намерениях, — объяснил Марсель. — Но мне известно, к чему это приведет. Владимир погибнет, эти земли будут завоеваны чужаками, сами волхвы будут уничтожены… Я не могу сказать точно, когда именно это произойдет, но, судя по тому, что удалось выяснить, очень скоро. Возможно, уже происходит.
— Почему?
Морщась от неприятных воспоминаний, историк рассказал об ужасе в разоренном селище, свидетелем которого он стал недавно. Женщина внимательно выслушала и, шикнув на Курьяна, который принялся вздыхать и причитать, обратилась к Марселю:
— Ты, похоже, человек не испорченный.
— Не понимаю, к чему ты это говоришь…
— Иначе бы сразу все понял. — Меланья грустно усмехнулась и провела по лицу рукой, словно пытаясь снять с него невидимую паутину. — А так ты до сих пор гадаешь о том, кому это было нужно. Христиан зачем-то приплел.
— Все равно не понимаю.
— Да волхв этот твой и затеял все, — мрачно бросила знахарка. — И не смотри на меня такими телячьими глазами. Подумай сам хорошенько, и поймешь, что я права.
— Не может этого быть! — Марсель наконец справился с изумлением и неожиданно для самого себя вступился за противника.
— Мне и самой не нравится такой поворот, не сомневайся. Я бы, пожалуй, предпочла, чтобы ты оказался прав. С греками или византийцами мне было бы проще справиться, а тут другое дело. Теперь вся надежда только на тебя.
— Но зачем ему это нужно?
Историк продолжал сомневаться — требовалось что-то большее, чем пустые предположения. Он никогда не был адептом ни одной мировой религии, и язычество, пожалуй, было ему ближе остальных по системе ценностей. Историк всегда считал, что, если бы пришлось выбирать между верованиями, он, скорее всего, остановился бы на самой простой и максимально приближенной к природе. И теперь, услышав мнение знахарки, Марсель автоматически воспротивился ее словам.
— Но в том, что на Мусу напали волхвы, ты хотя бы не сомневаешься? И то ладно. А остальное… — Меланья остановилась и бросила на историка такой взгляд, что тот непроизвольно попятился. — Я раньше все гадала, откуда ты такой положительный взялся. Даже подумала было, что там, в Византии, все такие — добрые да ладные. Но теперь мне все стало ясно. Не знаешь ты нашего мира, оттого и меряешь всех по себе. Для волхвов нет ничего хуже того, чтобы уступить исконное чужакам. Они считают, что эта земля принадлежит им. И раз уж кому-то из жрецов стало известно, чем все обернется, то можешь быть уверен, что они на все пойдут, чтобы предотвратить это.
— Даже на убийство своих же? — поразился Марсель, покосившись на Курьяна, который стоял рядом с хмурым видом и, похоже, был согласен со знахаркой.
— Если ради общего блага нужно будет принести эту жертву, то да, — кивнула Меланья. — К тому же ты сам говорил, что в том селище собрались сплошь лентяи да жадные до чужих денег люди.
— Да, но…
— Волхв выбрал самых негодных людишек, которых будет не так жалко. Помнишь, как тот человек встрепенулся, когда услышал о твоем шраме? А кому еще было известно о твоей метке, кроме самого Ведагора и его помощников? Не Владимир ведь затеял все это. Нет, он на такое не способен.
— Не верю, — упрямо помотал головой историк, пытаясь привести мысли в порядок. — Там были дети…
— Уже отравленные родителями, — закончила женщина безапелляционным тоном. — Попытайся взглянуть на них глазами жреца. С его точки зрения, они опозорили свой род и поэтому были недостойны носить звание славянина.
— Но тогда ведь выходит, что они убивали волхвов по поручению самого же Ведагора. — Марсель почувствовал, что у него голова идет кругом от обилия разрозненной информации, которая не желала складываться в единую картину.
— Не родился еще селянин, который сможет настоящего волхва убить, — убежденно заявила Меланья. — Это все обман. Скорее всего, те убитые были ведарями, как я. Нас волхвы не шибко любят, считают, будто мы пытаемся их славу на себя перетянуть.
