сыграна. Как всегда, когда я слышу, вижу или читаю что-то невозможно прекрасное, мне хочется умереть. Когда дети поют:
…Только небо у только ветер, только радость впереди… слёзы обжигают. Почему? Ну, небо, ну, ветер, да и радость, тем более впереди, сомнительна.
Поднимаю глаза на пейзаж, который висит между сервантом и горкой, напротив моего привычного места за обеденным столом: на полянке – две тонкие берёзки, сросшиеся корнями, ещё голые по весне, поодаль – смешанный лесок и надо всем такое пронзительно синее пространство, что сердце щемит. Картины всегда вызывают у меня клубок мыслей, часто неожиданных. Вглядываясь в краски, понимаю, что каждый мазок, как и слово, нужно умело подобрать в гармонии с соседними, тогда явится впечатление. И чем оно ярче, тем печальнее на душе. Красота рождает неясно обозначенную тоску по несбывшимся мечтам. В соприкосновении с красотой происходит острое осознание собственного ничтожества.
Кто-то придумал умопомрачительную фразу «Сделай мне красиво»! Леса, моря, небо, эти осколки рая, так хороши, что избыток чувств запирает дыхание. Под обаянием красоты отступает обида на несовершенство человеческой общности. Люблю этот город, его стариков и старух, греющих на осеннем солнце хрупкие кости. Люблю свою широкую кровать с жёстким пружинным матрацем, бледные обои в мелкий сиреневый цветочек, уважаю деньги, позволяющие иметь всё, что мне нужно для жизни. Правда, вместо самой жизни – лишь ветхая расползающаяся ткань времени. Но часы ещё тикают, я дышу глубоко и не без удовольствия. Стать счастливой никогда не поздно. Капканы счастья разбросаны повсюду, нужно лишь быть готовой в них попасть.
Чтец на две недели уехал с друзьями в Красную Поляну кататься на лыжах. Самый сезон! Веселится с друзьями, а я томлюсь, не нахожу места. Ночами ворочаюсь в напрасном ожидании сна. Ночью я недовольна не только тем, что есть, но и тем, что было. Вспоминая в подробностях свою жизнь, проникая в мотивы и суть поступков и решений, я всё меньше себе нравлюсь. Чтобы себя любить, нужно было много чего не делать. Среди прочих протиснулась мысль: возможно, по-настоящему я любила только студента-румына. Но, скорее всего, это обман чувств – в юности всё кажется большим.
Могла ли моя судьба сложиться иначе? Что, если бы я осчастливила Бориса и поселилась в городе-музее, очень красивом, но безрадостном? Или моталась по гарнизонам с Вадимом, а я терпеть не могу портянки и запах портупей, а ещё больше – обживать новые места. Или стала любовницей Кота и изображала из себя писательницу, которую не читают? Да, да, вот именно. Могла ли я стать кем-то другим, все ли возможности использовала? Может быть, желала не очень сильно или ошиблась в выборе?
Но судьбу нельзя назвать выбором, она выше него, руководит им, она выше нашего понимания. Судьбу мы не в силах изменить, её надо принять. Путь, предназначенный только мне, как история – без сослагательного наклонения, и, пожалуй, другой жизни я не хочу, другие бывают и похуже. Спасибо, Господи, мне есть, что вспомнить.
– Представь, – расслабленно говорю Нине, которая светлым утром выглядит доброй наперсницей, – оказывается, сама того не зная, я всю жизнь любила.
– Потому и болеете. Я такая же дура, а вот Люська, что живёт в высотке возле рынка, никогда никого не любила, кроме себя, и до сих пор прыткая, а постарше вас.
Постарше. Зато проворная, а я в коляске. Уважая законы природы, начинаю ими пренебрегать. С появлением мужчины, от которого моё усталое сердце по щенячьи тычется в рёбра, возвращаюсь к заботе о внешности, но любые потуги напрасны. Как говорит Тина: «Чаще смотри в паспорт». К тому же в пристрастиях фортуны внешность играет ничтожную роль. Часто замечаю на улицах серенькую, а то и откровенно некрасивую женщину рядом с привлекательным самцом. Они явно друг другу нравятся, да ещё детскую коляску толкают перед собой, тогда как сном истинных прелестниц мается в одиночестве, в лучшем случае утешая естество с нечестным любовником.
Самая большая несправедливость, что человек со временем сильно портится снаружи, оставаясь прежним внутри. Может быть, не совсем прежним, но главное – способным к любви. Время мало снисходительно к телу. Пока оно служит тебе автоматически и без проблем, о нём забываешь. Теперь же каждая его часть, орган и даже всякая клеточка подаёт личный сигнал неблагополучия: я здесь! мне плохо! Словно настырный хозяин пытается установить свои порядки и испортить тебе радость бытия.
Нинины манипуляции со своей персоной я сношу терпеливо. Наверняка это противно. Бедняжка. Можно дивиться здоровью и энергии, с которой она меня таскает, но я никогда ничему не завидую, хотя бы в силу бесплодности этого занятия. Моё отвращение относится исключительно к собственной оболочке, которая уже не кажется своей: та была гладкой, упругой, близкой и дорогой, а эта – усохшая, лежалая, нелюбимая.
Тело стареет, отстаёт от скорости мысли, затем вообще отрывается от сознания, которое и есть суть «я», способного, однако, существовать лишь в теле. Правда, мысль – это не мозг, по крайней мере, не весь мозг. Память – да, память в большей степени зависит от серого вещества, а мысль – нет. Мозг, это тоже часть тела, хотя и особая, жалкая природная антенна, вряд ли способная улавливать послания свыше. С иными сферами общается только душа. Там всё непонятно и непознаваемо. Бессилие тела перед душой удручает.
Если мозг тренировать, он долго сохраняет исходные качества, отдаёт приказы, не догадываясь, что выполнять их некому. Воображение рисует чувства, на которые тело не в состоянии ответить. Плисецкая до последнего дня сознательно терзала упражнениями свой крепкий, как железо, стан, что вызывает уважение лишь как памятник сопротивлению.
Лицо стареет прежде всего остального и, как правило, делается тем безобразнее, чем очаровательнее было в молодости. Достаточно посмотреть на секс-символ 60-х Брижит Бордо. На поминках по Кириллу наш общий приятель поцеловал меня когда-то чувственными, пухлыми, а теперь по-старчески вывернутыми наружу лиловыми губами, поцеловал дружески, но не без надежды получить удовольствие, и я содрогнулась от запаха погибшего времени.
Недавно по ТВ известный телеведущий Бэлза брал интервью у престарелого Маслёнкина. Господи, как его исковеркали годы! Кожа провисла множеством мешочков, низ лица скукожился, словно он проглотил собственный подбородок, победоносную улыбку сменило осторожное растягивание губ над искусственными зубами, лишь глаза нет-нет да и блеснут прежней синью. Никаких интересных моментов, кроме того, что он дожил до внушительной юбилейной даты, не нашлось, поэтому явно блатное интервью вышло натянутое, мало интересное. Да я и не вслушивалась, так сразила меня внешность бывшего ухажёра. Сама-то – старуха-старухой, но перед
