самом деле жизнь обывателя пуста. Только я в этом признаюсь, а вы нет.
– Так живут все, – сказал Чтец. – Вы же привыкли рассуждать исключительно о себе, вспоминать, какими словами и кто вас возбудил, а кто похвалил или обидел, и что вы при этом ощущали. А людям некогда заниматься самокопанием, надо решать насущные вопросы: где взять денег, чтобы заплатить за квартиру, за операцию, за лекарства. И веселиться, представьте, успевают. От души. Особенно, когда выпьют.
Вот опять, лишь бы поперёк.
– О, как вы запели! Не мою ли песню? Независимо от благосостояния, хорошо только тем, кто занят творчеством.
– А остальным – повеситься?
– Остальным радоваться, что даны глаза и уши, чтобы творчеством наслаждаться. Возможность творить – высшая благодать. Творцы так увлечены процессом, что считают его смыслом жизни. Их нельзя затолкать в мясорубку житейских проблем – они не замечают времени. Есть, нет. Будет.
Чтец засмеялся:
– Видите, какой замечательный вывод. А вы всё сопротивляетесь. Чему?
Молчу, пусть думает, что победил. Скрывает, что недоволен жизнью, но я-то понимаю. Когда похвасталась, что завещала квартиру незнакомой многодетной семье, в ответ заметил как бы между прочим:
– Я тоже подарил своё миллионное дело первому встречному.
Сюжет его жизни в какой-то степени объясняет, почему он так сделал. Но этой фразой Чтец пытается принизить значение моего поступка. Я злюсь:
– Хотите в рай?
Усмехается:
– А вы нет?
– Нет. Я хочу ещё одну жизнь. Сначала.
– Ну-ну. Желаю успеха.
Чувствую досаду, причину которой не могу понять.
1 декабря.
Чтец вернулся с гор, и я снова способна мыслить здраво. Мы оба неожиданно так обрадовались встрече, что позабыли это скрыть. Время, привыкшее разъединять, нас соединило. Находясь рядом, мы чувствовали азартное противостояние, а разлука обозначила, как нам друг друга не хватает.
Лицо у Евгения загорело, обветрилось, а радужки словно выгорели на солнце. Он взахлёб описывает красоту зимних гор, крутизну лыжных спусков, улыбаясь весь, вместе с посветлевшими глазами. Мы разговариваем легко, перебивая друг друга, часов не наблюдая. Хуже всего, что я так или иначе, но раскрываю перед ним свою жизнь. Конечно, не всю и без деталей, лишь важные поступки и мотивы. Ах, мотивы! Откуда уверенность, что они такие, а не другие? Чтец слушает с интересом, возможно потому, что я умею рассказывать. Ловит паузу:
– Вы богатый человек. С вами остались даже те, кто ушёл навсегда, потому что вы умеете помнить. Память – единственный путь к бессмертию.
О, да! Я пленница памяти – этого страшного свойства мозга. Я помню всё. Не только радость. Разбуженные демоны прошлого заставляют меня вновь испытывать горечь обид и предательств. Ничего не прошло, прошла лишь жизнь. Я устала заново переживать отлетевшее в вечность, но иначе уже не могу. Минувшее не отпускает. Вот если бы с концом каждого дня умирала и память о нём, как было бы легко идти вперёд, и счастье не нуждалось бы в костылях прошлого. А память всё портит. Она сильнее самого безудержного воображения. Иногда кажется, что за меня думает кто-то другой, стараясь из разрозненных картинок сложить мою жизнь.
После дальних прогулок по дорогам прошлого я с трудом восстанавливаю утраченную нить текущего дня, но именно воспоминания возвращают меня к действительности. Память о любви сделалась главной, даже единственной опорой того огрызка жизни, который мне остался. В особенности память о любви, которую всколыхнули слова Чтеца.
Большинство из тех, кто нравился мне, или которым нравилась я, покинули грешный мир, а если кто и жив, горько смотреть – уголёк на остывающем пепле. Но я помню всех молодыми и одинаково прекрасными. В голове моей шумит, как в сосновом бору в ветреную погоду. Это кровь продирается сквозь сосуды, облепленные бляшками былых радостей. Никогда ни в чём себе не отказывала, ни в еде и вине, ни в любви. Возможно, именно корабль пережитых удовольствий держит меня наплаву. Как бы я о себе ни думала – плохо, очень плохо, терпимо – я была очень счастлива, а счастье продлевает жизнь.
Наверное, от возбуждения у меня порозовели щёки, потому что собеседник вдруг восклицает:
– А, знаете, вы до сих пор красивы!
О, дело уже дошло до комплиментов? Смеюсь:
– Ну, если только подтянуть брылы и не знать, какой у меня прежде был цвет лица. Вряд ли я теперь могу составить счастье мужчины, а если смогу, то мужчина ли он?
Евгений не теряется:
– Ну, счастье не только в соитии. В гораздо большей степени оно в другом и не зависит от возраста.
Неужели? Странные у него мысли. Обычно перед приходом Чтеца я прячу в тумбочку многочисленные коробочки с лекарствами, которые назначают всем старикам. Но от старости нет таблеток. Наверно, Чтецу кажется забавным дожить до моих лет и не утратить обаяния. Чтобы увести разговор от скользкой темы, восклицаю:
– Ах, возраст! Пугающий предел, до которого нам дозволенно быть. Пока молодые ноги шагают легко, мы не думаем о конце пути. Чтобы слишком долго живущие не проникли в замысел Бога, предусмотрена смерть. Она выглядела бы не так страшно, кабы знать, что за дверью.
Вместо ответа Евгений декламирует известные строки …Не жизни жаль с таинственным дыханьем. Что жизнь и смерть?… Ощущение, что он подслушал мои мысли. Напрасно я сомневалась: мы совпадаем, совпадаем! Удивительное наслаждение! Как он мне нравится и как я хочу говорить с ним дальше!
Порываюсь назвать его «мой милый Чтец» по аналогии с «милым лжецом» из одноимённой пьесы о Бернарде Шоу, но вовремя спохватываюсь и приспускаю веки, чтобы не выдать безумство желания, а то гость испугается и слиняет.
Наши отношения упростились, но меньше всего похожи на дружбу, нет главных составляющих – полной жертвенности и настоящей открытости. Однако образовался нужный и приятный обоим контакт. Значит, во мне не иссякла потребность испытывать чувства и желания. Не печаль, что разница в возрасте мешает закрутить интрижку, ревновать, млеть от поцелуя и забыться в объятиях. Гормоны успокоились и больше не взрывают мозг. Нынешний статус меня вполне устраивает, он совсем не хуже прежнего, в нём есть новый вкус и больше свободы.
Литературные диспуты заметно увяли, разговоры о жизни сделались более откровенными, взаимное притяжение перестало смущать реальностью. Мы часто молча сидим на лоджии, глядя, как в меркнущем небе чернеют свечи кипарисов, или слушаем по ТВ, как писатели-юмористы читают свои сочинения, и смеёмся от души, до слёз. Нам хорошо. Евгений приносит бутылку сухого Абрау-Дюрсо из краснодарских виноградников – лучшее, что здесь продают за божескую цену. Густое и слегка терпкое, оно нам обоим
