ней. Облик женщины рябил и дрожал, словно виднелся сквозь текущую воду.
— Ты умерла, — прошептала Лили. — Это ты лежишь на дороге. Ты умерла.
— Я пыталась предупредить тебя, Лили, — ответила ей женщина. — Тебе стоило уйти ещё год назад, когда он впервые поднял на тебя руку. Но ты чересчур боялась остаться одинокой. И — втайне — ты наслаждалась, будучи его жертвой, верно? Это помогало тебе ощущать себя желанной. Ты должна была остаться. И вот, смотри, что ты теперь натворила.
— Прости меня, — промолвила Лили. Но женщина отвернулась и ушла прочь, оставив свою собаку одну на тротуаре. Когда привидение свернуло за угол и скрылось из виду, Лили крикнула ему вслед:
— Прости, прости меня!
Перевод: BertranD
Ex-Voto
Graham Masterton, "Ex-Voto[65]", 2012
— Сеньор Фостер! Сюда, сеньор!
Генри шагнул из тени на свет солнца и оказался посреди рыночной площади. Повсюду вокруг него в палатках торговали дынями и tomatillos[66], отделанными поясами и шарфами, освящёнными статуэтками и липкими на вид пирожными, посудными щетками и бутылками чистящего средства «Radiante»[67].
Из заглушающих друг друга колонок, кое-как примотанных на верхушках палаток, гремела музыка мариачи, а крики, смех, собачий лай и вопли попугаев создавали настолько оглушительный гвалт, что Генри ощущал себя так, будто оказался посреди восстания.
Он нагнал Эсмеральду, которая вдруг взяла его за руку, словно ребёнка, а не сорокапятилетнего мужчину с редеющими каштановыми волосами и в обвисшем льняном белом костюме.
— Вы говорили, сеньор, что желаете сувениры, — напомнила она ему.
— Да, да. Но, знаете, что-нибудь эстетическое. Разумеется, что-нибудь поистине мексиканское. Но приемлемо изящное. Я же не стану дарить заведующему кафедрой социологии пластиковый кактус.
— Мы что-нибудь вам подыщем, сеньор, — пообещала Эсмеральда и потащила его дальше сквозь толпу. Генри не оставалось ничего другого, как следовать за ней, хотя он терпеть не мог толкотни. Щербатый мужчина ухмыльнулся прямо ему в лицо, выставив ожерелье из крупных стручков красного перца.
— Покажи своей подружке, что ты горячий парень, сеньор!
— Спасибо, но она мой гид, — отвечал Генри. — Не подружка.
Он понятия не имел, почему чувствовал себя обязанным это сказать. В конце концов, Эсмеральда выглядела просто сногсшибательно: блестящие каштановые кудри, кошачьи глаза и губы, что всегда казались надутыми. Единственная проблема состояла в том, что по возрасту она годилась ему в дочери.
— Знаю, что мы вам купим! — сказала Эсмеральда, волоча его сквозь едкий дым, что исходил из палатки с carne asada[68]. — Точно знаю, что вам понравится!
Она повела Генри в тенистый переулок близ рыночной площади, где на порогах сидели и курили старики с лицами, похожими на сморщенные тыквы-горлянки. В конце переулка стояла самодельная палатка, сооружённая из ящиков, одеял и мешковины.
На грубо размалёванной металлической вывеске у палатки значилось: «Retablos».[69] Внутри на кухонной табуретке сидела женщина, перед ней стоял мольберт и она покрывала маленький металлический лист эмалевыми красками из двух-трёх десятков разноцветных баночек.
— Buenos días, — поприветствовала её Эсмеральда. — Mi amigo quiere comprar un retablo.[70]
Женщина повернулась к ним. На вид ей было около сорока, характерные высокие скулы, полузакрытые глаза, блестящие и бесцветные, как шарики из подшипников. Одета женщина была в чёрное платье с серыми змеящимися узорами, а на голове намотан чёрный шарф.
— Ах, — произнесла она, и её голос звучал глубоко и хрипло, будто, едва научившись дышать, только и дымила сигаретами «Delicados». — Я ждала вас, сеньор.
— Извините? — удивился Генри.
Без единого слова, женщина поднялась и прошла в заднюю часть палатки. Она извлекла небольшой газетный свёрток и протянула ему.
— Что это? — поинтересовался Генри.
— Ваше retablo, сеньор. Ex-voto.
Озадаченный Генри развернул газету. Внутри оказался тонкий металлический лист с нарисованной на нём блестящей картинкой, смахивающей на сценку из комикса. Там изображалась городская улица с собравшейся на тротуаре толпой. Посреди улицы лежал мужчина в белом костюме, с одной рукой, зажатой под шасси опрокинувшегося грузовика. Большой пилой он отпиливал эту руку, и весь рукав заливала кровь.
Над ним парила в небе фигура святого, облачённая в сине-золотые одежды и окружённая золотистыми херувимами.
— Не понимаю, — заметил Генри.
— Это несложно, — пояснила женщина, указав длинным, отполированным до серебряного блеска, ногтем на мужчину в белом костюме. — Люди идут ко мне, пережив ужасную катастрофу или угрожающую жизни хворь, или, допустим, если их ограбили и чуть не убили. Я рисую им ex-voto — благодарение святому, что спас им жизнь, которое они повесят на стене своей церкви.
В этом случае я нарисовала ваше ex-voto прежде самого несчастья. Иногда у меня такое получается. Зависит от того, кто вы и какой святой вас убережёт. У вас это La Virgen de los Remedios[71], Божья Матерь Врачующая. Много недель назад она поведала мне, что вы придёте, что с вами случится и как уберечь вам жизнь.
— Что? По-вашему, меня собьёт грузовик? — переспросил Генри.
— Никому не избежать судьбы, сеньор.
— Значит, меня переедет грузовик, и я отпилю себе руку, чтобы освободиться? Да это какой-то бред.
Женщина пожала плечами.
— Я не выбираю будущее, сеньор. Я продам вам это retablo за двадцать долларов. Вы сможете возблагодарить Божью Матерь ещё до того, как она вас убережёт.
— Это дурь, — заявил Генри. — Это полная дурь.
Он вырвался от Эсмеральды и пошагал обратно, к рыночной площади.
— Сеньор Фостер! Сеньор Фостер! Подождите! — окликала его Эсмеральда. Но Генри упрямо не оглядывался, раздражённо проталкиваясь сквозь толпу.
Он пересёк рыночную площадь и направился назад по тенистой аркаде, что вела к отелю. Всю жизнь люди относились к нему, словно к какому-то дурачку, и даже сейчас, когда он по делам прилетел сюда, в Мексику, на нём так и осталось это клеймо. Генри страдал от жары, он вспотел, был смущён и сбит с толку.
Если бы Генри так не кипятился, то, может быть, глянул направо, прежде чем выходить на ослепительно-белый солнечный свет в конце аркады и пересекать дорогу перед отелем «Soledad». Старый грузовик «Додж», гружённый металлическими бочками, сбил его на скорости не больше пятнадцати миль в час, но этого хватило, чтобы пролететь сквозь деревянное ограждение, установленное вокруг раскопа глубиной двенадцать футов, там, где заменяли канализацию.
Генри свалился на самое дно, между канализационных труб, а потом грузовик занесло на устилавшей улицу пыли и он с оглушительным грохотом рухнул в яму прямо поверх человека.
Генри разлепил глаза. На дне раскопа было мрачно и неожиданно прохладно, несло бензином и канализацией. Он попытался сесть, но
