— Пойдем, — сказал я, — с меня более, чем достаточно… Это все тела умерших от моровой язвы? — спросил я, когда мы повернулись, чтобы идти.
— Да. Люди Кора, как и египтяне, всегда бальзамировали умерших, но в этом искусстве они достигли большего совершенства, ибо египтяне потрошили покойных, тогда как люди Кора вливали им в вены особую жидкость, которая расходилась по всему телу. Но погоди, сейчас сам увидишь. — Она остановилась у одного из небольших дверных проемов, которых было тут множество, и мы вошли в каморку, похожую на ту, где я спал, когда мы оказались среди амахаггеров, только в этой каморке было не одно, а два ложа. На них лежали забальзамированные тела, прикрытые желтоватыми саванами, лишь слегка припорошенными тончайшей, почти невидимой пылью: любопытно, что в этих пещерах ничтожно мало пыли, которая в обычных условиях за долгие тысячелетия скопилась бы толстым слоем. На полу вокруг каменных скамей стояло много разрисованных ваз, но как и во всех других, в этой усыпальнице было очень мало орнаментов или изображений оружия.
— Подними саван, о Холли, — сказала Айша; я протянул руку и тотчас же ее отдернул. У меня было такое чувство, как будто я совершаю святотатство; к тому же, если уж говорить начистоту, мрачная торжественность усыпальницы и присутствие мертвых тел внушали мне непреодолимый страх. Посмеиваясь над моей нерешимостью, Айша сама сдернула саван; под ним оказалось еще более тонкое полотно. Айша стянула и его, и впервые за долгие тысячелетия глаза живых существ увидели лицо женщины, так давно уже неживой. На вид ей было лет тридцать пять или чуть поменьше. Даже и теперь ее спокойное, хорошо очерченное, цвета слоновой кости лицо с тонкими бровями и длинными ресницами, которые отбрасывали штрихи теней, поражало своей красотой. На белом одеянии волнами лежали черные до синевы волосы; а на руках, прижимаясь личиком к ее груди, таким же вечным сном, как она сама, спал младенец. Зрелище было такое трогательное, хотя и жутковатое, что, признаюсь без стыда, я с трудом удержал слезы. Воображение перенесло меня через темную бездну веков в один из некогда счастливых домов Великого Кора, где жила эта красавица и где она умерла вместе со своим последним ребенком. Вот они передо мной: мать и ее дитя, светлые воспоминания о забытой эпохе, куда более красноречивые, чем любые письменные описания их жизни. Вздохнув, я бережно положил саваны на прежнее место: какая жалость, что цветы столь прелестные, по воле Предвечного, увяли, едва успев расцвести. Подойдя к другому ложу я осторожно совлек саван с лежащего там тела. То был пожилой, седобородый мужчина, также в белом одеянии: вероятно, муж женщины, который пережил ее на много лет, но в конце концов обрел вечный покой рядом с ней.
Мы посетили еще несколько пещер. Не стану подробно описывать все, что я там видел. Везде покоились мертвые тела, пятисот с лишним лет, которые отделяли окончание строительства пещер от гибели всего народа, оказалось достаточно, чтобы заполнить все эти катакомбы, куда давно уже не заходила ни одна живая душа. Я мог бы посвятить целую книгу их описанию, но это было бы лишь повторением сказанного, хотя и с некоторыми вариациями.
Такого совершенства достигло искусство бальзамирования в древнем Коре, что почти все тела выглядели точно так же, как в день смерти, тысячелетия назад. К тому же здесь, в недрах горы, все способствовало их сохранению: они не подвергались воздействию температурных перемен и влаги, ароматические же вещества, которыми они были забальзамированы, практически не менялись с течением времени. Кое-где, однако, попадались и исключения: некоторые, на вид совершенно целые, тела при первом же прикосновении рассыпались в труху. Айша объяснила мне, что это происходило в тех случаях, когда из-за поспешности или по другим причинам тела просто омывали бальзамирующим раствором, а не вводили его, как необходимо было, в вены.
Но я должен непременно сказать о последнем склепе, где моим глазам предстала картина еще более трогательная, чем та, что я видел в первом. Под саваном, крепко обнявшись, лежали молодой человек и цветущая девушка. Ее голова опиралась на его руку, его губы были прижаты к ее надбровью. Приоткрыв полотняную одежду, я нашел на теле молодого человека, прямо над сердцем, кинжальную рану; такая же смертельная рана оказалась и под белоснежной грудью девушки. На каменной стене над ними была высечена надпись из трех слов, Айша перевела ее. «Соединились в смерти», — гласила надпись.
Какова была история жизни этих двух возлюбленных, которые были очень хороши собой и не разлучились даже после смерти?
Я сомкнул веки, и челнок моего воображения выткал на черной ткани Минувшего картину столь живую и яркую, что на какой-то миг мне показалось, будто я восторжествовал над Временем, проникнув духовным взором в сокровенные его тайны.
Я как будто воочию увидел эту прелестную девушку: ее золотистые волосы струятся на белоснежные одежды и на грудь, еще более ослепительная белизна которой затмевает своим блеском золотые украшения. В большой пещере — множество бородатых, закованных в доспехи воинов; на освещенном помосте, где, творя правосудие, восседала Айша, стоит человек в жреческом одеянии со всеми соответствующими атрибутами. В сопровождении певцов и красивых девушек, поющих свадебную песнь, к помосту приближается жених в пурпурной мантии. А перед алтарем застыла девушка красивее всех остальных — чище, чем лилия, и холоднее росы, сверкающей в ее чаше. Жених уже совсем рядом — девушка вся трепещет. И вдруг из самой гущи собравшейся толпы выпрыгивает темноволосый юноша, он обнимает эту — давно позабытую — девушку, целует ее бледное лицо, которое озаряется багрянцем, как небо под алыми лучами утренней зари. Шум, громкие крики, сверкающие мечи. Юношу выхватывают из объятий его возлюбленной и закалывают, но она успевает вытащить у него из-за пояса кинжал, со стоном погружает его в свою белоснежную грудь, в самое сердце, и падает, уже мертвая. Слышатся отчаянные вопли, плач, причитания, затем они стихают; и вся картина меркнет в моих глазах: Книга Былого захлопывается.
Я стараюсь излагать лишь реальные события, надеюсь, читатель простит мне это отступление, навеянное игрой воображения. Но оно так хорошо вписывается в мое повествование, что я не могу умолчать об этом ярком мгновенном видении; да и кто возьмется определить, какая доля реальности — идет ли речь о прошлом, настоящем или будущем — содержится в плодах нашей фантазии? Да и что она такое, фантазия? Может быть, тень ускользающей истины, так сказать, мысль души?
Все это с удивительной быстротой пронеслось у меня в голове, и я тут же услышал Ее голос.
