(«Ни в чем я не сомневаюсь! — подумал Элайша. — Потому что я — не я, а носитель священной миссии».)
Предметом встречи принца Элиху с группой богатых и влиятельных джентльменов было ни больше, ни меньше как частичное финансирование разработанного Всемирным союзом борьбы за освобождение и улучшение жизни негров проекта основания американской, а затем и африканской колонии, куда надлежало переселиться в ближайшее десятилетие всем североамериканским неграм. Ибо в последнее время возникли некоторые трудности финансового характера, связанные, в частности, с продажей акций морской линии «Черный Юпитер» и даже с платежами по кредитам, взятым на покупку первого судна; к своему изумлению и огорчению, Элиху обнаружил, что большие суммы денег (членские взносы, пожертвования, доходы от рекламы на страницах «Нигро юнион таймс») бесследно исчезли… вместе с двумя или тремя из числа его наиболее доверенных сотрудников; из окружной прокуратуры поступила очередная повестка, восьмая за тот год; а печальнее всего было, что конгрессмен от Гарлема, с которым он тесно сотрудничал на ниве продвижения исторического законопроекта о земле и возмещении, буквально на днях известил его, будто дело это скорее всего безнадежное… ибо, если белые американцы проголосуют за возвращение пятимиллиардного долга черным американцам, это будет означать признание перед всем миром, что долг таки существует, на что они, разумеется, никогда не пойдут!
Тогда хитроумному принцу пришло в голову, что, коль скоро все белые, в том числе имеющие репутацию либералов, добрых христиан и гуманистов, в душе презирают негров («подобно тому, как всякий нормальный негр презирает их»), богачи, если только не трубить о сделке на весь свет, пусть и без особого восторга, но согласятся поспособствовать массовой реэмиграции негров в Африку.
— Господа, между нами должно быть полное взаимопонимание, поскольку мы являемся зеркальным отражением друг друга, расовая ненависть — наше общее бремя. А посему позвольте мне говорить прямо.
Некоторые якобы удивленно переглянулись, но остальные, к облегчению Элиху, отбросили привычную маску лицемерия и снисходительности и приветствовали его откровенность.
И в течение всего первого часа встречи он действительно говорил откровенно, с присущей ему определенностью, но вопреки обыкновению не особенно подыскивая слова. Видно было, что на белых собеседников принца произвели сильное впечатление его познания в области как белой, так и черной (то есть рабовладельческой) истории Северной Америки. Четко, без малейшего намека на эмоции, он обрисовал, словно это было для них новостью, убийственное положение африканцев, которых в кандалах привезли в Америку, когда Нью-Йорк занимал всего лишь полоску земли, заселенную голландцами; он говорил о ранних, наивных надеждах на «африканское возрождение», которые питали освобожденные рабы с Род-Айленда и из Филадельфии в XVIII веке; о поддержке, оказанной филантропическим Обществом американской колонизации, финансировавшим либерийский эксперимент 1847 года. («А каково ваше мнение о Либерии, мистер Элиху?» — живо поинтересовался епископ Рудвик. Не давая себя отвлечь, Элиху спокойно ответил: «Я не из тех, кто бездумно высказывает „мнения“».) Если нужна статистика, принц Элиху готов ее предоставить; если нужны факты, свидетельствующие о том, что белые постоянно нарушали обещания, данные черным (последний случай — посулы Вудро Вильсона черным ветеранам Большой войны), то он располагает и ими. Наконец, если белым господам, являющимся хорошими бизнесменами, нужен прецедент вмешательства в то, что может быть сочтено внутренним делом негров, он может сослаться на деятельность Института Таскиги, которому Эндрю Карнеги пожертвовал малую толику (то есть миллионы долларов) своего состояния: положим, организация эта проводит откровенную политику расистского патернализма, однако же в любом случае речь идет о благотворительности.
Со своей стороны, и белые знали, о чем спросить («Какие у нас гарантии того, что, если мы дадим деньги, вы используете их по назначению? Каков будет источник самого дешевого неквалифицированного труда, если негры эмигрируют? Если вы провозгласите суверенное африканское государство, будут ли нам гарантированы особые торговые привилегии?» и т. д.). Вскоре стало очевидно, что при всем показном радушии белых собеседников принц Элиху верно истолковал их чувства.
— Вряд ли можно отрицать, что, на ваш наследственный нюх, мы, черные, смердим, — с легкой улыбкой сказал он. — А что может быть естественнее желания избавиться от вони?
Это попутное замечание заставило белых джентльменов поморщиться, затем все пришли в сильное замешательство, и только смущенный епископ неубедительно, запинаясь, попытался заверить принца Элиху, что это не так.
Обсуждение возобновилось; через некоторое время подали легкую закуску (сыр «Стилтон» со множеством прожилок, несколько сортов фруктов и орехов, белое сухое вино, минеральную воду), на которую большинство набросилось с явным аппетитом. Элиху рассеянно подцепил нечто сочное, темноватого оттенка, сладкое на вкус (кусочек не то яблока, не то сливы, в котором, хоть он и напоминал по вкусу и то и другое, внутри оказалось множество мягких вязких зернышек), умело снял кожуру и отправил в рот… и тут же (но явно вне всякой связи) почувствовал слабость, легкую тошноту, головокружение. Глядя на людей, рассевшихся за идеально отполированным столом красного дерева, и впервые по-настоящему увидев их, пожиравших его взглядами невыразимых уродов, имевших действительно отталкивающий, «больной» вид, он почувствовал, как его охватывает ледяной животный страх. Самое ужасное впечатление производил надменный Пирпонт Морган с глазками-бусинками, огромным носом картошкой и потрескавшимися губами: он буравил принца Элиху взглядом с самого начала так, будто перед ним сидела экзотическая ручная обезьяна.
Впрочем, ужасны, гротескны были все; отталкивающие морды — чего стоит одна эта кожа мертвенных оттенков: от пепельно-белого (у девяностолетнего живого трупа Рокфеллера) до мясисто-красного, в трупных пятнах (у толстопузого епископа). И как невообразимо, как отвратительно испещрена их кожа родинками, бородавками, набухшими венами, пигментными пятнами, обесцвеченными какой-то гнилью участками.
Теперь я понимаю, что презираю их не только в теории, но и во плоти.
И теперь я знаю, что с восторгом буду истреблять их собственными жадными руками.
И тут… случилось самое удивительное.
Принц Элиху комически уронил свою красиво вылепленную голову… глаза с густыми ресницами выпучились так, что показалось: еще секунда — и они выскочат из орбит… И Элиху, потомок африканских царей, оскалив белоснежные зубы, с лицом, искаженным ухмылкой дурачка, начал негромко декламировать:
Прыг да скок,Дело плево,Громче — в рог,Я — Джим Кроу!
Этот всплеск был столь неожидан, столь неуместен в сложившейся обстановке, что на мгновение показалось, будто то, о чем раньше умалчивали, наконец произнесено вслух и от этого уж никуда не денешься. Но еще более загадочным было то, что никто из собравшихся в епископской библиотеке, включая самого принца Элиху, не мог бы сказать, сознательно или случайно прозвучал этот бесхитростный куплетик.
Ах как же изящно выпевал принц Элиху слова песенки, как заразительно, с каким шутовским весельем раскачивался на стуле, как болталась из стороны в сторону его голова, как комически таращил он глаза, как деловито сновал взад-вперед его язык: и кто бы мог подумать, что именно он, из всего негритянского сообщества, окажется способен на такое бесшабашное дурачество?
Я на скрипочке играю,По Виргинии шагаю,Мне ребята говорят:Паганини тебе брат.
Словно не в силах сдержаться больше ни минуты, принц Элиху откинул полу «кафтана», вскочил на ноги, подпрыгнул, стал размахивать руками и закатывать глаза, продолжая:
И на пирог из олениныБольшие мастера виргины,Готов румяный пирожок,В рот прямо с плитки — прыг да скок.
Совершенно сбитые с толку белые не могли понять, всерьез ли это или Элиху, ранее казавшийся таким рассудительным, таким последовательным в своих суждениях, морочит им голову. Или «развлекает»? Или издевается, да так нагло, что и слов нет (ибо нечасто, скажем прямо, услышишь популярную песенку в исполнении не белого, изображающего черного, а настоящего черного… как он есть)?
Еще какое-то время принц продолжал приплясывать — приседать, извиваться, выделывать фортели, громко хлопать в ладоши, демонстрируя розовые подушечки пальцев: