Взяв Женни под руку, Жак быстро увлек ее вперед. Они несколько раз обошли квартал.
— Что будет делать Франция? — спросила Женни.
— По-видимому, в четыре часа состоялось экстренное заседание совета министров. В официальном коммюнике прямо говорится, что совет рассмотрел «меры, необходимые для защиты наших границ». Агентство Гавас сообщает в вечерних газетах, что наши войска прикрытия вышли на передовые позиции. Но в то же время говорят, что генеральный штаб решил оставить вдоль всей границы незанятую зону в несколько километров, чтобы у неприятеля не оказалось предлога для конфликта… Как раз сейчас германский посол совещается с Вивиани… Галло, которому хорошо известно положение вещей в Германии, настроен крайне пессимистически. Он говорит, что не следует обольщаться относительно смысла этой формулировки, что Kriegsgefahrzustand — это замаскированный способ провести мобилизацию до официального приказа о ней… Так или иначе, но в настоящую минуту в Германии осадное положение, а это означает, что на прессу надет намордник, что никакие выступления против войны там уже невозможны… Вот это, на мой взгляд, пожалуй, важнее всего: спасение могло бы прийти только через народное восстание… Однако Стефани, как и Жорес, упорно сохраняет оптимизм. Они говорят, что кайзер, выбрав эту предварительную меру, вместо того чтобы прямо опубликовать приказ о мобилизации, доказал этим свое желание сохранить мир. В конце концов, это вполне правдоподобно. Германия предоставляет, таким образом правительству Петербурга последнюю возможность сделать шаг к примирению, быть может, отменить русскую мобилизацию. Со вчерашнего дня между кайзером и царем происходит, кажется, непрерывный обмен личными телеграммами… Когда я прощался со Стефани, Жореса вызвали к телефону из Брюсселя; все они, видимо, надеялись получить какое-то важное известие… Я не остался, мне хотелось посмотреть, как вы…
— Не беспокойтесь обо мне, — с живостью сказала Женни, — сейчас же идите туда. Я подожду вас.
— Здесь? Стоя на улице? Нет!.. Давайте я усажу вас хотя бы в кафе «Прогресс».
Они быстро направились к улице Сантье.
— Добрый день! — раздался замогильный голос.
Женни обернулась и увидела позади них старого Христа с растрепанными волосами, в черной блузе типографского рабочего. Это был Мурлан.
Жак тотчас же сказал ему:
— Германия мобилизуется!
— Да, черт возьми! Знаю… Этого надо было ожидать. — Он плюнул. — Ничего не поделаешь… Ничего не поделаешь — как всегда!.. И теперь уже долго нельзя будет что-либо сделать! Все должно быть разрушено. Чтобы можно было построить что-нибудь порядочное, вся наша цивилизация должна исчезнуть!
Наступило молчание.
— Вы идете в «Прогресс»? — спросил Мурлан. — Я тоже.
Они прошли несколько шагов, не обменявшись ни словом.
— Ты обдумал то, что я сказал тебе сегодня утром? Ты не удираешь? — продолжал старый типограф.
— Пока нет.
— Дело твое… — Он запнулся. — Я только что из Федерации… — Он окинул молодую девушку испытующим взглядом и пристально посмотрел на Жака. — Мне надо сказать тебе два слова.
— Говорите, — сказал Жак. И, положив руку на плечо Женни, пояснил: — Говорите свободно, здесь все свои.
— Хорошо, — произнес Мурлан. Он ткнул двумя мозолистыми пальцами в плечо Жака и понизил голос: — Получены секретные сведения. Военный министр подписал сегодня приказ об аресте всех подозрительных лиц, занесенных в «список Б».
— Гм! — отозвался Жак.
Старик кивнул головой и процедил сквозь зубы:
— К сведению тех, кого это интересует!
Он заметил, что Женни сильно побледнела и смотрит на него с ужасом. Он улыбнулся ей.
— Успокойтесь, красавица… Это не значит, что всех нас сегодня же вечером поставят к стенке. Приказ выпущен на всякий случай. Они хотят, чтобы в тот день, когда им заблагорассудится убрать всех нас подальше и совершенно безнаказанно организовать резню, — чтобы в этот день им осталось только отдать распоряжение своим бригадам особого назначения… В предместьях уже работают шпики. Говорят, был обыск в «Драпо руж» и в «Лютт». Изакович чуть было не попался нынче утром во время уличной облавы в Пюто. Фюзе засадили в тюрьму; его обвиняют в том, что он автор «Окровавленных рук», — знаешь, воззвания против генерального штаба… Будет жарко, надо быть к этому готовыми, ребятки.
Они вошли в кафе. Жак усадил Женни в нижнем зале, где почти не было публики.
— Закусите с нами, — предложил Жак типографу.
— Нет. — Мурлан поднял руку, указывая на потолок. — Я на минутку загляну туда, узнаю, что слышно… Сколько глупостей, наверно, наговорили там сегодня, начиная с утра… До свиданья. — Он пожал руку Жака и еще раз пробормотал: — Поверь мне, мальчуган, утекай отсюда!
Перед тем как уйти, он посмотрел на молодую пару с неожиданно доброй и дружеской улыбкой. Они услышали, как затряслась винтовая лесенка под его гулкими шагами.
— Где вы ночуете сегодня? — с тревогой спросила Женни. — Не в тех меблированных комнатах, адрес которых они вчера записали?
— Ну, — сказал он небрежно, — я не уверен даже, что они оказали мне честь занести мое имя в черные списки… Впрочем, не беспокойтесь, я и сам не намерен появляться у Льебара, — добавил он, видя ее тревожный взгляд. — Мой саквояж я оставил сегодняутром у Мурлана. Что же касается документов, которые могли бы меня скомпрометировать, то они в пачке, оставленной у вас.
— Да, — сказала она, глядя на него. — У нас дома вы ничем не рискуете.
Он не садился. Он заказал чай, но у него не хватило терпения дождаться, пока его подадут Женни.
— Вам удобно здесь?.. Я иду в «Юма»… Не уходите отсюда.
— Вы вернетесь? — спросила она прерывающимся голосом. Ее вдруг охватил страх. Она опустила глаза, чтобы он не заметил ее смятения. И почувствовала, что рука Жака опустилась на ее руку. Этот немой упрек заставил ее покраснеть. — Я пошутила… Идите! Не беспокойтесь обо мне…
Оставшись одна, она выпила несколько глотков принесенного ей чая — горькой жидкости, пахнувшей ромашкой. Затем, отодвинув чашку, облокотилась на прохладный мрамор.
Через широко распахнутое окно вливался вместе с уличным шумом ослепительный свет, от которого сверкали зеркала, стеклянные этажерки, медные перекладины, красное дерево конторки. Среди всех этих отблесков содержатель кафе прополаскивал графины; вода лилась, напоминая журчанье ручейка. На столах валялись газеты. Женни смотрела по сторонам, не думая ни о чем определенном. Время шло. Навязчивые ребяческие представления, мрачные мысли, внезапные страхи бродили, словно призраки, в ее утомленном мозгу. Она пыталась сосредоточить свое внимание на серой кошке, свернувшейся в клубок на скамеечке рядом с ней. Спала ли эта кошка? Глаза ее были закрыты, но уши двигались. У нее был такой вид, словно она насильно заставляет себя спать. Может быть, и она тоже была подвержена действию этой смутной, носившейся в воздухе тревоги? Кончики ее изогнутых лапок замерли в сладостной неподвижности, которая, однако, казалась притворной. Спала ли она? Или только делала вид, что спит? Кого она хотела обмануть? Может быть, самое себя?.. Смеркалось. Время от времени мужчины в рабочей одежде входили, обменивались с содержателем кафе взглядами соучастников, проходили через зал и взбирались наверх, на антресоли. Когда они открывали дверь, волна шума, отголосков спора на минуту смешивалась с уличным гулом.
— Вот и я!
Женни вздрогнула: она не заметила, как вошел Жак.
Он сел рядом с ней. Лоб его был покрыт крупными каплями пота. Резко тряхнув головой, он откинул прядь волос и вытер лицо.
— Хорошая, очень хорошая новость во всем этом хаосе! — сказал он вполголоса. — Нам передали по телефону сообщение, полученное через Брюссель от германских социал-демократов. Они не отказываются от борьбы, наоборот! Жорес прав: эти люди — наши братья, они не струсят! Они переживают там те же тревоги, что и мы. И они более чем когда-либо хотят сохранить связь, чтобы иметь возможность действовать сообща. Но так как в Германии осадное положение, сношения между ними и нами будут очень затруднены. И вот они посылают к нам через Бельгию делегата, Германа Мюллера, который должен приехать завтра и, как видно, облечен широкими полномочиями. Все думают, что он едет договариваться с французскими социалистами относительно немедленного и широкого выступления против сил войны. Понимаете? В «Юма» все надежды сосредоточились сейчас на этом неожиданном посланце, на этой решающей завтрашней встрече Мюллера и Жореса — встрече двух пролетариатов… И, конечно, они выработают вместе окончательные решения! По мнению Стефани, речь идет сейчас о том, чтобы организовать наконец в обеих странах широкое выступление рабочего класса — не меньше. Давно пора! Но никогда не поздно. Всеобщая забастовка может еще спасти все!
