Интересно то, что среди нас четверых не было никакой конкуренции или ревности. Мы одинаково далеко отстояли от Тани и от последовавших за ней девочек и одинаково не смели к ним приближаться ни вместе, ни поодиночке. Мы держались стаей, но не волков, а собачкоподобных волчат, и в этом была наша преданность идее.
Насколько нам Таня казалась тогда обворожительной и красивой, настолько же безразличной и даже непривлекательной увиделась она нам, когда на следующий год мы влюбились в другую девочку, которая на то время стала для нас олицетворением женского рода. До седьмого класса происходила смена наместниц великой идеи женственности: вдруг одна девочка становилась самой прекрасной для большинства мальчиков.
Наш БЮМС распался после четвёртого класса: Юра и Серёжа перешли в другие школы. А Боря и я стали уделять значительное внимание своей внешности и, в частности, причёске: Боря мазал волосы бриолином, но потом перешёл на более дорогую скляночку масла под названием Пальмоль, на которую он и меня соблазнил с дешёвого бриолина, который продавался в маленьких жестяных круглых коробочках, как вазелин. Мы мазали волосы этим жиром и блестели. Надеясь, что блистали.
Потом была Тамара Г., затем девочка со странной фамилией Гаража, её я уже осмелился пригласить домой и поставить любимую пластинку – девочке песня не шибко понравилась (песня называлась Тина Мари). Но на большее я не осмелился. Теперь-то я понимаю, что девочки были бы готовы на всё и только ждали, что какой-то мальчик осмелится. Девочек от половой жизни предохраняет только боязливость мальчиков. Именно поэтому закон смотрит сквозь пальцы на мальчишек и превращается в льва, если к девочке подходит взрослый мужчина, знающий, как сделать «трль-та-та».
В седьмом классе я узнал, что и среди девочек были такие же групповые увлечения тем или иным мальчиком и что я был одним из них. Мне призналась в этом Наташа М., которая была в меня настолько влюблена, что ей прислышалось, будто у меня красивый певческий голос, хотя при моём отвратительном слухе я никогда не пел при свидетелях, разве что на уроке пения, где было не отвертеться. Наташа мне совершенно не нравилась и как я теперь понимаю – зря. Она давала мне понять, что хочет со мной побыть наедине, а к тому же у неё была большая грудь и не менее большой зад под тонкой талией. Теперь-то я воспринимаю это как вполне достаточные условия для «трль-та-та». Однако в отрочестве мои требования к самкам были романтически осложнены унылой неопытностью. Вот почему мне была так ненавистна отроческая невинность. Как было бы сказочно, если бы меня научила уму-разуму какая-нибудь училка, и тогда я бы стал достоин ожиданий созревших одноклассниц. Но такого счастья мне было не дано – до всего пришлось доходить самому методом тыка.
«Шипр»
Мой дедушка после бритья всегда «освежался» одеколоном Шипр. В то время это был единственный мужской одеколон. А если не единственный, то Шипр был наивысшего советского качества. Поэтому мой облик дедушки всегда связывался с этим запахом – в комнату входил дедушка и Шипр.
Напротив нашего дома на Кировском, 55 располагалась парикмахерская, в которой заведующим был курчавый еврей, смахивающий на Пушкина. Тогда только наступала пора электрических стригущих машинок и во всей парикмахерской только у него была одна. Сидя в очереди, я мечтал попасть к заведующему, под чудо техники.
Все остальные парикмахеры работали только щебечущими ножницами. Меня поражал низкий кпд их пальцевых движений – парикмахеры постоянно стригли ножницами воздух, не останавливаясь, и только одно из десяти стригущих движений состригало волосы. Таким способом они достигали простоты непрерывности движения, именно того, что происходило в электрической машинке, в которой ножи работали постоянно, но только при поднесении к волосам они работали «на пользу», срезая их. Парикмахерам оказывалось проще делать постоянные движения и под них подставлять волосы, чем делать разовые целенаправленные движения. Были у них и ручные стригущие машинки, которые стригли, когда парикмахер сжимал два рычага пальцами. Но они в сравнении с электрической смотрелись как самокат рядом с мотоциклом, то есть для мальчишки – позорно.
Так вот, пушкинообразный заведующий мухлевал с Шипром, а точнее разводил его водой, а потому я всегда отказывался, когда после стрижки он спрашивал меня: – «Освежить?»
Ведь дома у меня всегда был под рукой дедушкин пульверизатор с грушей, насаженный на бутыль с Шипром, который дедушка тайно покупал у заведующего за полцены.
Но я не пользовался одеколоном – это было постыдно для дворового мальчишки.
Любимая сцена сов. кино
С детства любил и с трепетом смотрел сцену в фильме Ленин в 18 году. Когда Фани Каплан стреляла в Ленина.
Фильм этот гоняли по телевизору чуть ли не каждую неделю. Всякий раз я смотрел, затаив дыхание, и надеялся, что на этот раз убьёт. Но всякий раз, он, живчик, выживал.
Приходилось ждать очередного показа фильма Чапаев – там красного полководца в конце фильма всё-таки достреливали.
Мои дяди
О мёртвых – либо хорошо, либо… смешно.
У одного моего дяди жена была гинеколог. Когда у них происходила очередная семейная ссора, он выбирал эту медицинскую специализацию, чтобы, как ему казалось, наиболее болезненно оскорбить жену. Он выкрикивал, пенясь: «Чего же от тебя ещё ожидать? – ты же постоянно имеешь дело с самой грязью!»
Я безошибочным детским чутьём устанавливал связь с пиздой, которую, в то время ещё не видел даже на картинке. Но несмотря на своё невежество, я недоумевал – почему пизда считается местом абсолютной грязи, тогда как она для меня так вожделенна и когда она не сходит с уст дворовых мальчишек, не говоря уже о взрослых пьяницах, заполнявших наш задний двор. Я не мог поверить в априорную грязь пизды. И правильно делал.
Я подозревал, что мой дядя не в своём уме. И здесь моя детская проницательность не подводила меня.
Мой другой дядя был безустанный ёбарь, не раз подхватывавший триппер, не долечивался, несмотря на то, что сам был врачом. Инфекция поднялась в почки, и в конце концов убила его. Я, зная о его женолюбии, которое тяготило его жену, поскольку к ней оно уже не относилось, показал ему мои первые чёрно-белые порнографические фотографии, переснятые с цветного шведского порнографического журнала под недвусмысленным названием Dream.
В отличие от меня, дрожавшего над ними, фотографии не произвели на дядю никакого впечатления. Быть может потому, что пизды были чёрно-белые, а он любил их многоцветными. Мне было 17 лет, и я бы бросился даже на бесцветную.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
