Сетен резко развернулся. Зрачки его были расширены и черны. На губах змеилась ледяная ухмылка:
— Как будто ты ничего не знал, звездочет! — выкрикнул женский голос, но уста, произнесшие это, принадлежали Тессетену.
— О чем?
Сетен снова растянулся на траве подле тела бывшей жены и хрипло пробормотал, гладя ее по волосам, к которым при жизни она никогда не позволяла ему прикасаться и которые теперь стали совсем белыми:
— Я солгал тебе тогда, моэнарториито. Ал ни о чем не догадывался…
А потом он зашелся в крике. Адская боль терзала все его существо. Он рвал самого себя ногтями, рычал, колотился в агонии. Наконец изо рта его хлестнула зловонная темно-серая пена. То вместе с вселением моэнарториито открывались ему вещи, известные только Ормоне — ее тайны, ее мучения, ее боль, бесконечная и неизбывная боль в расплату за то, в чем она никогда не была виновна ни в одной из прошлых жизней. Лучше быть, чем слыть — и в этот раз она полностью заслужила наказание, понесенное невинным «куарт» до того, как было содеяно зло, и не понять, что было причиной, что следствием, что чего породило, все сплелось в единый клубок мрака и только что покинуло истерзанное тело смертной женщины, которую он знал и любил больше двадцати последних лет.
Ал и Танрэй подбежали к нему. Следом, волоча за собой задние лапы, тащился Нат, постоянно подламываясь, падая, но затем снова вставая и продолжая свой путь. И Алу, увидавшему волка краем глаза, на мгновение почудилось, что вместо зверя борется с болью и рвется к неведомой цели израненный человек.
— Уйди! — прорычал Сетен, узрев перед собой Танрэй. — Уйди отсюда!..
«…или я убью тебя, поганка!»
Та не повиновалась. Обхватив руками его лохматую полуседую голову, Танрэй прижала Тессетена к себе. Ал из последних сил пытался облегчить мучения друга, схватив его за руку и повторяя какие-то никчемные фразы. Кругом бурлили ледяные реки.
— Да уйдите вы к проклятым силам! — экономист вырвался и, прокатившись по траве, вывернулся дугой, касаясь земли только затылком и стопами.
— Что с ним происходит? — в ужасе прошептала Танрэй. — Что это?
— Надо делать так, как он говорит, — вдруг ответил Ал, поднимаясь на ноги.
В колени Танрэй уткнулась морда волка. Нат безвольно упал рядом с нею.
— Идем отсюда! — Ал с трудом поднял на руки изувеченного зверя. — Надо сказать Паскому… вызвать машину с капсулой… Надо… Идем же!
Нат застонал и уронил голову.
— А Сетен?
— Идем отсюда, я сказал! — заорал муж, толкая Танрэй плечом, на прощание обернулся к покойнице и безмолвно прошептал: «Прости!»
Танрэй побежала. Будто разрываемая чудовищными противоречиями, она непрестанно оглядывалась на друга, заходящегося в жестоких корчах возле трупа Ормоны.
Чем дальше они уходили, тем вернее ослабевали конвульсии Тессетена. И когда Танрэй с мужем и висящим у того на руках едва живым волком скрылись за пригорком, экономист разомкнул воспаленные веки. Дыхание успокаивалось, прекратился и внезапный дождь.
— Будьте вы все прокляты… — прошептал он им вслед.
Черная луна померкла и вновь закрылась тучами.
soundtrack - http://samlib.ru/img/g/gomonow_s_j/1soulguard/bi2_-_wolki_uhodjat_w_nebesa_audiopoisk.com.mp3
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
РАСКОЛОТЫЕ ДУШИ
…Но я хвалю, как Орфей,
Жизнь, союзницу смерти,
И мне сквозь закрытые веки
Светит глаз твоих синева.
Ингеборг Бахман, «Темные речи»
Глава двадцать третья,
которая позволит читателю одним глазком заглянуть во времена Оритана до катаклизма и узнать некоторые методы работы Учителей
— Очень, очень плохо…
Хмурясь и покачивая головой, Паском вытащил из вены на руке Сетена иглу шприца, и через несколько секунд тот, измученный лихорадкой, наконец закрыл глаза и, засыпая, вздохнул…
Ал понуро стоял за спиной кулаптра. Всё было сказано еще вчера утром, когда Ал со своей женой и умиравшим волком на руках ворвались в лечебницу и принесли страшную весть…
* * *
…Паском знал, что с нею должно произойти самое непоправимое, но не знал, как и где это будет. Он не был уверен, что не предупредил бы ее, если бы знал, пусть в нарушение всех известных или неизвестных правил. Но будущее с неохотой открывалось даже ее матери-провидице, когда та еще была в трезвой памяти. Может быть, потому что не был уверен, потому и не открывалось?
Под оторопелыми взглядами Ала и Танрэй он первым делом принялся за раненого волка. Тем двоим было уже не помочь, а на случай смерти Ната (Паском был почти убежден) Ал не сможет повторить то, что проделал Тессетен, дабы не допустить бреши. И потому пса следовало исцелить, если не поздно.
— Ступай домой, — буркнул он жене ученика. — Ты уже сделала, что могла.
В ее глазах мелькнула растерянность, она хотела возразить, но муж подтолкнул ее к двери. При выходе Танрэй столкнулась с бледным, вздрогнувшим при виде нее Фирэ. Он почти сразу все понял и сел на пол у стены, закрыв лицо руками.
Когда они с Алом и ничего не осознающим Фирэ привезли на место трагедии погребальную капсулу, то еще издалека увидели кружащих в небе стервятников. Они не смели сесть на труп жеребчика и выжидали, когда уберутся люди, чтобы закатить пир.
Только потом в густой траве Паском различил Сетена. Тот сидел возле тела полностью поседевшей Ормоны и, держа ее за руку, невнятно что-то бормотал.
— Убирайтесь, — с угрозой прорычал он, пригибаясь, словно волк над добычей.
— Сетен, послушай… — Паском шагнул к нему.
Тот долго не позволял прикоснуться к жене. У Тессетена началась нервная горячка, что едва не прикончила его на вторые сутки.
— Это надо сделать, надо! — встряхнув его за плечи, увещевал Паском. — Посмотри на меня!
Он заглянул в мутные глаза ученика.
— Так надо, Сетен. Ей нельзя здесь оставаться. Так надо!
Фирэ упал на колени рядом с приемным отцом и прижался лбом к плечу Ормоны. Он дрожал от гнева и скорби, и чего было в нем больше — не ведал не только Паском, но и он сам.
— Что вы наделали… — неведомо к кому обращаясь, прошептал юноша.
— Не с той говоришь! — вдруг отчетливо прозвучал женский голос, а глаза Сетена загорелись яростью. — Ты в город съезди да спроси ее, за кого она полезла в Поединок — за тех, чьи родственники терзают нашу страну, убивают наших близких! За них взыграл ее благородный нрав — а может, оттого, что она, и сама бледная поганка, за своих радела?! — и тут же он будто бы сам перебил себя, своим обычным тенором ответив: — Это моя вина. И только моя. И мне ее расхлебывать. Отпусти их, довольствуйся мной, ведь это я допустил самую страшную ошибку… Отпусти их, родная!
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
