Увидав, как читатель иной
Льет над книгою слезы рекой,
Так и хочешь сказать: «Друг любезный,
Не сочувствуй ты горю людей,
Не читай ты гуманных книжонок,
Но не ставь за каретой гвоздей,
Чтоб, вскочив, накололся ребенок!
В стихотворении «Карета» также выражается негодование жестоким обычаем:
О филантропы русские! Бог с вами!
Вы непритворно любите народ,
А ездите с огромными гвоздями,
Чтобы впотьмах усталый пешеход
Или шалун мальчишка, кто случится,
Вскочивши на запятки, заплатил
Увечьем за желанье прокатиться
За вашим экипажем… [538]
Фет же в мемуарах (к которым обращается К. Чуковский в своей работе) сообщает, что однажды увидел на Невском проспекте встречную коляску, чьи запятки были снабжены гвоздями, и с удивлением опознал в седоке Некрасова, гневного обличителя жестокого обычая. (Достоверность данного воспоминания Фета и справедливость его осуждения могут вызывать некоторые сомнения. Он пишет, что сначала заметил у встречного экипажа его заднюю часть – запятки с гвоздями, но при этом не видел седока, и только потом, когда экипаж поравнялся с ним, понял, что в коляске едет Некрасов. Это несколько странно. Кроме того, нельзя исключить и возможность того, что Некрасов – если это действительно был он – мог ехать на извозчике, в чью коляску он сел, просто не обратив внимания на то, утыканы ли гвоздями запятки или нет. Но для нас в данном случае степень достоверности эпизода из воспоминаний Фета, естественно, значения не имеет.)
Основываясь на вышеупомянутом сопоставлении стихов Некрасова и эпизода из мемуаров Фета, который пересказывает в своей статье К. Чуковский, Ф. Успенский так интерпретирует упоминание «молотка Некрасова» из «Квартиры…»: «Быть может, перед нами попытка в одной фразе передать самое общее впечатление прямоты, резкости и однообразия, вызываемое у некоторых поэтов Серебряного века, да и многих читателей XX столетия, стихами Некрасова как таковыми? Как кажется, русская поэзия здесь предстает все же не в столь линейном воплощении, и мандельштамовский образ отсылает к более тонкой и детализированной характеристике поэта XIX в., которая точнее подходит к делу, ибо тесно связана с мотивом несовместимости творчества и писательского благополучия и с темой “двойных стандартов”, лицемерия в биографии художника» [539] .
Нельзя не признать трактовку Ф. Успенского проницательной и соответствующей существу предмета: в самом деле, прокляв «разрешенную» литературу в недавней «Четвертой прозе», автор «Квартиры»… в октябре 1933 года поселился в писательском кооперативном доме, получив как бы статус одного из тех самых лакействующих литераторов, о которых писал с таким отвращением. В этой ситуации вполне можно было увидеть нечто сходное с некрасовским «сюжетом с гвоздями».
В поддержку версии Ф. Успенского можно привести и такой факт. 10 февраля 1934 года К. Чуковский записал в дневнике: «Я все еще в Кремлевской больнице. Терапевтическое отделение, палата № 2. Третьего дня у меня был поэт Осип Мандельштам, читал мне свои стихи о поэтах (о Державине и Языкове), переводы из Петрарки, на смерть Андрея Белого. Читает он плохо, певучим шепотом, но сила огромная, чувство физической сладости слова дано ему, как никому из поэтов. Борода у него седая, почти ничего не осталось от той мраморной мухи, которую я знал в Куоккала. Снова хвалил мою книгу о Некрасове» [540] . «Книга о Некрасове» – это, несомненно, либо «Некрасов. Статьи и материалы» (Л.: Кубуч, 1926), либо «Рассказы о Некрасове» (М.: Федерация, 1930; на титульном листе указано: «Второе издание книги “Некрасов”»). В обе книги включена статья «Поэт и палач», причем в первом случае именно она открывает книгу. Примем во внимание, что между написанием «Квартиры…» и посещением Чуковского в больнице прошло совсем недолгое время – стихотворение создано в ноябре 1933 года. Отметим и то, что в мандельштамовском стихе из «Квартиры…» отзывается, по-видимому, заглавие статьи Чуковского: «Учить щебетать палачей» (курсив мой. – Л.В.).
Обратим, однако, внимание на некоторые другие детали, которые, как представляется, также имеют значение для понимания мандельштамовского стихотворения.
Для нас особенно важно в данном случае указание О. Ронена на неоспоримый подтекст из стихотворения Некрасова «В.Г. Белинский»:
В то время как в родном краю
Открыто зло торжествовало,
Ему лишь «баюшки-баю»
Литература распевала.
Литература подпевает злу, умиляется и сюсюкает.
Заметим при этом, что определенная часть деятельности героя «Квартиры…» уподоблена заботам о детях очень раннего возраста: «учить щебетать палачей» = формировать первичные навыки речи, речь идет о детском лепете; «баюшки-баю… пою» = в первичном значении: укачиваю ребенка, пою колыбельную, успокаивающую, ласковую песенку.
Учить маленьких детей «щебетать» и баюкать их – это в первую очередь дело матери или няни.
Вспомним при этом, что мотив игры на гребенке ассоциируется у Мандельштама с введением в соблазн.
Это пестование и баюканье из «Квартиры…» восходит, как нам кажется, также к Некрасову. Такую няню мы находим в его хрестоматийном стихотворении «Песня Еремушке»:
Песня Еремушке«Стой, ямщик! жара несносная,
Дальше ехать не могу!»
Вишь, пора-то сенокосная —
Вся деревня на лугу.
У двора у постоялого
Только нянюшка сидит,
Закачав ребенка малого,
И сама почти что спит;
Через силу тянет песенку
Да, зевая, крестит рот.
Сел я рядом с ней на лесенку,
Няня дремлет и поет:
«Ниже тоненькой былиночки
Надо голову клонить,
Чтоб на свете сиротиночке
Беспечально век прожить.
Сила ломит и соломушку —
Поклонись пониже ей,
Чтобы старшие Еремушку
В люди вывели скорей.
В люди выдешь, все с вельможами
Будешь дружество водить,
С молодицами пригожими
Шутки вольные шутить.
И привольная и праздная
Жизнь покатится шутя…»
Эка песня безобразная!
«Няня, дай-ка мне дитя!»
– «На, родной! Да ты откудова?»
– «Я проезжий, городской».
– «Покачай, а я покудова
Подремлю… да песню спой!»
– «Как не спеть! спою, родимая,
Только, знаешь, не твою.
У меня своя, любимая…
– Баю-баюшки-баю!»
И далее «проезжий, городской» в своей колыбельной проклинает «пошлый опыт – ум глупцов», проповедует дитяти «необузданную, дикую / К угнетателям вражду» и призывает ребенка к борьбе за светлые идеалы («Братством, Равенством, Свободою / Называются они»). Этой агитационной колыбельной отведено девять четверостиший. Проповедь продолжилась бы, но ребенок просыпается и снова попадает в руки к няне.
«…И тогда-то…» Вдруг проснулося
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});