Юный жеребец всхрапнул и раскрыл глаза.
— Вокруг холма поскачем. Собери еще с полдюжины четвероногих. Остальные пусть здесь остаются.
Септанта заметил, как нахмурилась Лана. Рыжий не спрашивал разрешения — ни у агача, ни у амазонки, ни у Руана — он не принял их главенства в невольно объединившемся отряде четвероногих и двуногих. Они были союзниками, не больше. У кентавров слишком независимый нрав, чтобы подчиняться кому-то из других племен. Более развитые и менее жестокие, чем орки, они все же были ближе к последним, чем к детям деревьев.
Но амазонка сдержалась, не сказала ни слова, когда семеро кентавров с Браном во главе покинули место стоянки. Раньше Лана немедленно доводила до сведения окружающих все, что думает и чувствует по поводу происходящего, но за последнее время стала немного сдержаннее. Казалось, она размышляет о чем-то таком, о чем еще никогда не размышляла.
Эльхант пристально разглядывал Кучека.
— Давно он служит у Монфора? — спросил агач, — Откуда он взялся?
Лана села рядом на траву, поджав ноги.
— Мы тогда были в Пределе Тверди, близ островов Троицы. Корабельщики Стир-Пайка приплыли туда, отец с ними совещался: думали создать флот, чтобы плавать вдоль побережья. Пограничники видели орков на лодках, выдолбленных из бревен. Вдруг зеленокожие попытаются обогнуть Атланс по воде? Мы стали лагерем у берега, прибыли корабельщики, они говорили… Потом, ночью, отец вышел из шатра — и увидел плот, совсем небольшой. Он качался на волнах неподалеку от берега. Отец вошел в воду, ухватил плот и вытащил на сушу. Там лежал Кучек. Наверное, он плыл через какое-то очень жаркое место. Глина потрескалась и пропиталась солью. Отец позвал знахаря. Никто не знал, как лечить големов, ведь мы никогда не видели их…
— В Гравийской пустоши мы иногда находили вырезанные из дерева фигурки, — сказал Септанта. — А посреди руин Скребунов есть статуя голема. И резьба на стенах, а еще слова на древнем языке. Друиды переводили их — «големус». Хотя те фигуры не совсем такие. У Кучека есть голова, а они вроде как безголовые.
— Да. Мы даже не знали, жив он или мертв. Он не шевелился, не дышал… потом уже мы поняли, что он вообще не дышит. Филид, который был с нами, вымазал его густой настойкой, та смягчила глину. Утром Кучек пришел в себя. Но он ничего не помнит… или говорит, что не помнит о том, что было с ним раньше и как попал на плот.
— И он стал служить твоему отцу?
— Да. Он сам вызвался.
Эльхант открыл рот, чтобы задать следуюший вопрос, но тут его окатило волной дрожи. От холма донеслись необычные звуки. Так же, как вой, который издал умирающий черный, они не были слышны ушами, но ощущались разумом. Септанта привстал, потом опустился на колени, сжав кулаки и склонив голову, глядя в землю и ощущая пустоту в груди.
— Что с тобой? — спросила Лана.
Она удивленно наблюдала за дикарем — сдержанный и слегка отстраненный, он впервые проявил слабость. Узкое лицо агача побледнело и осунулось. Раньше он двигался быстро, порывисто, теперь же стал вялым, будто сонным.
— Что такое? — повторила Лана, опускаясь рядом на корточки.
Септанта некоторое время молчал, затем медленно поднял руку и ткнул пальцем в сторону холма.
— Там происходит такое, чего я не понимаю…
— Да они просто колдуют… — удивилась амазонка.
— Колдуют… Это незнакомая магия, сыны омелы делают это не так. Сила фей… слишком необычна.
Лана покачала головой, глядя на деревья, за которыми скрывался холм.
— Ты и вправду чувствуешь магию. Наверное, ты можешь стать друидом.
Эльхант вновь сел, тяжело привалился к стволу. Плещущаяся вокруг холма магия фей пронизывала его тело, покачивала, будто сухую ветку на речных волнах.
— Нет, не могу. Альвар… Отец пытался научить. Чувствую… Да, чувствую, иногда вижу ее. Но не могу, даже как бард — повторить созданное другими заклятье, даже на это неспособен. Могу запомнить, хотя и с трудом, могу произнести, но ничего не происходит, слова не становятся магией. И песни сынов омелы плохо держатся в голове. Меня беспокоит эта сила. То, что делают феи.
— Но почему? Что в ней такого? Феи издавна живут в лесах и всегда помогали нам, если мы просили…
Эльхант поднял руку, и Лана замолчала, когда он приложил ладонь ко лбу.
— Я знаю, что все просто, — произнес агач с закрытыми глазами. — Есть ты, есть другие. Среди них есть свои, есть враги. Своим надо помогать, врагов — убивать. Тебе остается лишь решить, как это делать, и все. Но из-за … — он медленно повел рукой в сторону холма. — Из-за этого начинаю понимать: есть что-то еще. Под всем… Под всем спрятано что-то темное и непонятное. Сложное…
— Мадред, — сказала Лана. — Друиды говорят: Артар — все мужи, Мара — жены, а Мадред — то темное, что есть в каждом сыне и каждой дочери Высокого Древа.
Они замолчали, думая каждый о своем. Для Ланы, чья мать умерла сразу после родов, воспитывавшейся сначала среди неразговорчивых и суровых мужей-доиров, а после — среди еще более суровых питшей, жизнь так же представлялась простой и ясной. Она не видела ничего необычного в магии фей, не верила в восставшего из праха Горака… но она знала сынов омелы, знала, на что они способны.
— Почему друиды изгнали Альвара? — спросила она.
Глаза Септанты раскрылись, и он посмотрел на амазонку.
— Ты не знаешь?
Она пожала плечами:
— Лишь слухи. В шесть лет отец отдал меня на воспитание питшам. Там говорили, что Альвар Гай пытался убить оллама.
— Ложь. Он… он сделал другое. Хотел сделать. Я не буду говорить об этом. Я…
— Что-то произошло на холме — волны, накатывающие все быстрее и быстрее, вдруг схлынули, а потом из вершины будто ударил фонтан, так что затрепетали листья на деревьях по всей округе, закачались ветви, и не только Эльхант, но и другие ощутили этот всплеск. Агач зажмурился. Его рассудок закрутило в водовороте… И тут же все кончилось — наступила тишина, волны силы перестали биться в разум Септанты, как вышедшая из берегов река в одинокое дерево, грозя подмыть и опрокинуть его.
— Летит, — произнес Орхар.
Это оказалась Поэми — раскрасневшаяся, с растрепанными волосами. Когда она возникла среди деревьев, пирси со всех сторон устремились к ней, что-то взволнованно пища. Не обращая внимания на остальных, Поэми подлетела к Эльханту и сказала:
— Владычица передает, что вы можете возвращаться.
— К холму! — громко произнесла Лана, и эльфы начали подниматься на ноги.
Крылья Поэми затрепетали, она тихо застонала, покачиваясь. Темно-синие глаза закатились, фея перевернулась спиной книзу, падая в траву. Шагнув вперед, Эльхант подхватил ее.
— Что с тобой?
Поэми молчала. Голова безвольно откинулась, эллиан повисла на руках Септанты. Под туникой из крапивной ткани грудь тяжело вздымалась. Сжимая Поэми в объятьях, Эльхант вслед за остальными пошел в сторону холма. Оттуда уже доносились голоса вернувшихся кентавров.
Поэми пришла в себя, когда Эльхант остановился у подножия. Фея что-то пробормотала, ухватив агача за руки, развела их и взлетела. Эльхант не заметил этого — как и все остальные, он глядел на холм. Черный Цвет исчез, склоны покрылись светло-коричневыми и ярко-зелеными пятнами. Толстые стволы, переплетенные, будто прутья в корзине или изгороди, образовывали стену, которая тянулась по кругу примерно на середине склона, опоясывая вершину. Ее венчала башня, очень широкая у основания и сужающаяся кверху, где она заканчивалась площадкой в окружении густо растущих веток и листвы — будто пышной зеленой шапки. Вся крепость казалась живой, и она все еще продолжала расти: из стены появлялись тонкие ветви, они изгибались, прорастая листьями, оплетали бойницы. Временами земля начинала шевелиться, когда новые корни пронзали ее, вгрызаясь в холм. За крепостной стеной виднелись башенки; в ней были ворота с одной шелестящей листьями створкой — изогнутый квадратом ствол и виноградная лоза, протянувшаяся ровными рядами.
Эльфы столпились у подножия, изумленно разглядывая все это. Над стеной и между ветвями, что украшали вершину центральной башни, порхали эллианы. Стая пирси, радостно пища, устремилась к ним. Ухватив Эльханта за руку, Поэми потащила его вверх.
