к определенному итогу, который проходит каждый дозревший до мясопереработки бычок. Что бы в жизни ни происходило, надо самому определять свой путь, пусть он будет ошибочный, но ничего нельзя брать от врага. Дар врага всегда ядовит. Этот закон Алик вывел из истории с подаренным Хамовским ноутбуком.
– Заходите в кабинет, – вежливо, насколько мог в данной ситуации, предложил Алик. – Я сейчас.
Ладонь Алика плавно, словно крыло, махнула в сторону освещенных люминесцентными лампами кожаного дивана, стульев и его начальственного стола. Вся группа административной инквизиции прошла в кабинет главного редактора и принялась размещаться. Выход из административного отсека освободился и Алик, напустив на себя глубокомысленный озабоченный вид, двинулся к выходу, а на ходу сделал рукой неопределенный жест незваным гостям, который можно было истолковать: «сейчас вернусь».
Слегка застекленная дверь неслышно распахнулась, отделив его от административного отсека, Алик подошел к комнате завхоза, где обычно сидел его водитель, и не обманулся.
– Василий, надо съездить, – приказал Алик.
Василий привычно подскочил и оба, сопровождаемые удивленным взглядом Фазановой, удалились к выходу на улицу, а потом и вовсе исчезли за белыми железными дверями.
Уверенность вернулась к Алику только в кресле автомобиля.
– Куда? – спросил Василий.
– В магазин, – произнес Алик, первое, что пришло в голову.
Сквозь ночь он взглянул в светлый прямоугольник окна своего кабинета, где виднелись комиссионные головы, монитор, а над ними словно виселица возвышался Задрин.
«Принимает бразды правления», – понял Алик.
Если укусил паук или змея, и яд начал оказывать свое действие, то любому герою незазорно отложить поход. После ядовитого укуса отдых не повредит.
Алик вспоминал улыбки бухгалтеров и завхоза и теперь понимал, что эти улыбки не были улыбками растерянности или испуга, а улыбками говорящими:
«Ты уже умер, тебя нет, а хочешь, чтобы тебе деньги собирали на праздник».
Справа проплывали темные вереницы гаражей, слева – горящие прорези окон в аккуратных домиках маленького нефтяного города.
Чем дольше живешь и ближе становишься к смерти, тем чаще замечаешь ее проявления и тем яснее понимаешь, что она всегда тебя окружала, но если раньше лишь мелькала где-то вдалеке почти незаметная, то теперь иногда и притрагивается и заглядывает в глаза. И возможно, уход человека из жизни определяется в первую очередь потерей интереса к жизни, а жизнь в ответ теряет интерес к человеку. Любая игра, в конечном счете, надоедает, а жизнь – это, в первую очередь, игра. Надо продолжать играть, бросивший карты, выбывает.
«Они пришли меня убить, – рассуждал Алик. – По традиции я должен смиренно сносить все умертвляющие действия. Выслушать вердикт, сдержать слезы и эмоции, подписаться, где надо, выйти из кабинета, под полные счастливой ненависти взгляды, и удалиться под грохот музыки бала, посвященного изгнанию главного редактора. Я затеял свою игру. Праздник я им испортил. А значит, у меня еще есть шансы. Но какие? Нужно подумать. Время я выиграл. Теперь необходимо его верно использовать».
Самое худшее в жизни, это даже не сама смерть, а постепенная потеря близких людей и понимание, что не вернуть те моменты жизни, которые можно было бы назвать лучшими. Это как медленное отрезание частей самого себя…
Человек смертен и ничто не может его избавить от этой прискорбной участи: ни деньги, ни дети, ни признание заслуг.
Его хотели сделать таким, как все. Сделать типичным человеком. Но Алик это уже проходил.
Когда предаешь свои убеждения, пусть даже и придерживаясь их скрытно, когда выбираешь другой путь, пусть даже и рассчитывая вернуться на свой путь когда-нибудь потом – при всех этих убаюкивающих оправданиях – убеждения и путь утрачивают ореол божественности.
«Будто погружаешься в канализацию», – так Алик охарактеризовал свои визиты в редакцию газеты маленького нефтяного города. Его коллега, женщина, писавшая на православные темы в газете маленького нефтяного города, признавалась ему в таких же ощущениях. Она не выдержала и уехала. Квашняков заставил творческий коллектив измениться, предать себя, разрушить сказку поиска истины. И сейчас, в это время, и совершенно незримо для Алика, Квашняков сделал то же самое с его коллективом через Задрина.
– Василий, вот гады! – вырвался у Алика душевный порыв. – Пришли, хотели меня убрать по-тихому. Не получится! Я их сам сделаю. Сейчас они остались среди моих
вещей. Обвиню их в пропаже телефона, например, пусть отмываются.
Василий удивленно посмотрел на Алика.
***
Еще одна продажа
«Человеческие лица в большинстве своем настолько изменчивы, продажны и трусливы, что можно быть откровенными только с их портретами или фотографиями».
Алик обычно полностью доверял Василию, но недавно, когда он выносил из кабинета пакет с лицензиями телерадиокомпании и свой ноутбук, Василий необычно подозрительно посмотрел на его вещи. Посмотрел взглядом, в котором читалось:
«А не выносишь ли ты мой, почти уволенный начальник, чего лишнего?».
«Может, он уже на той стороне?» – подумал Алик и тут же забыл об этой мысли. Он считал, что никакие доносы уже не могли ему повредить.
Однако, зря Алик так легкомысленно отнесся к Васиному взгляду. При первой же встрече с Задриным Василий сказал:
– Начальничек-то все телевизионные лицензии домой унес. Так просто его убрать не получится.
– Как унес? – огорчился Задрин.
– Да так, я в его пакете разглядел синюю папку, в которой он лицензии держит. Он ее домой увез. Вот так-то, – ответил Василий.
– Хорошо, Василий, я тебя оставлю на работе, будь ближе к нему, вози его везде, но докладывай о каждом его слове. Хорошо? – попросил Задрин.
– Ладно, – теряя краски лица, согласился Василий.
***
– А что, на войне – как на войне! – продолжил Алик, уже предполагая, что Василий может передать его слова. – Они поступают подло, почему они должны рассчитывать
на иное отношение от меня отношение? Поехали, покружим по городу, а потом отвезешь меня домой. Скажешь, что я собираюсь связаться с юристом. А как комиссия уйдет, ты мне перезвонишь, и я съезжу и вещи заберу.
Внутри Алика витали холодные ветра, а город мирно жил, схваченный необычно долгим даже для Крайнего Севера морозом. Холодные ветра и неотступный мороз несли тоску. И эта тоска была сравнима даже не с темнотой, темнота напоминает о сне, но не отключает мозг. Эта тоска была сравнима даже не с болотом, попав в болото, испытываешь желание вырваться из объятий трясины. Эта тоска была сравнима с непоборимой и отнимающей силы ворожбой незримой колдуньи, имя которой не иначе как – смерть.
Мест, где тоска охватывает крепко и непреодолимо, хочется избегать, но что делать, если в эти места приходишь снова и снова? И что делать, если эти места таскаешь за собой,
