— Штудман!
— И упрекает весь свет, кроме себя самого, за то, что должен расплачиваться!
— Я же тебя не упрекаю, Штудман! Я только спрашиваю, где мне взять деньги!
— Но все это мелочи. — И Штудман положил зеркало. — Самое серьезное, самое неприятное еще впереди.
— Господи, Штудман! Нет, только, пожалуйста, не сейчас! Поверь мне, для одного утра неприятностей более чем достаточно. Кроме того, сейчас здесь будут люди…
— На людей нам, по твоему же выражению, начхать! — решительно сказал теперь уже Штудман. — А сейчас, Праквиц, изволь слушать! Как ни вертись, это ничему не поможет, нельзя бродить по свету как слепая курица. Штудман подошел к окну и крикнул: — Фрау фон Праквиц, можно вас попросить на минутку сюда?
Фрау фон Праквиц нерешительно посмотрела сначала на Вайо, потом на Штудмана:
— Это очень важно?
— Жена здесь совершенно ни к чему, — запротестовал ротмистр. — Она вообще ничего в делах не понимает.
— Больше тебя понимает! — шепнул в ответ Штудман. — Ах, Пагель, вы тут? Слушайте, займитесь-ка немножко фройляйн Вайо. Вы очень любезны. Итак, будьте добры, фрау фон Праквиц!
С некоторой неохотой, с некоторым колебанием направилась фрау Эва к конторе. С порога она еще раз оглянулась на оставленную ею пару.
— Куда вам угодно, фройляйн? — спросил Пагель.
— Давайте пройдемся немного здесь под окнами.
Фрау фон Праквиц вошла в контору.
3. ПАГЕЛЬ ЦЕЛУЕТ ВАЙО
— Может быть, вам угодно взглянуть на грандиозную стряпню в замке? спросил Пагель. — Там сейчас работа ключом кипит!
— Ах, туда я потом пойду с мамой! А кто стряпает?
— Фройляйн Бакс и фройляйн Ковалевская.
— Ну, Аманда — это я понимаю. А вот как это Зофи не считает для себя зазорным стряпать на арестантов!
— В наши дни всякий старается немножко подработать.
— Только, по-видимому, не вы, раз вы в рабочее время слоняетесь с сигаретой в зубах, — раздраженно сказала Виолета.
— Вам мешает? — спросил Пагель и вынул сигарету изо рта.
— Нисколечко. Я сама охотно курю. Потом, когда они там в конторе о нас позабудут, мы потихоньку смоемся в парк. Тогда вы угостите меня.
— Можно и сейчас туда пойти! Или вы думаете, ваша матушка считает меня столь опасным человеком, что не отпустит вас со мной в парк?
— Вы — опасный человек? — Вайо рассмеялась. — Нет, но я под домашним арестом.
— Значит, вам разрешается гулять только с мамашей?
— Какой вы догадливый! — насмешливо воскликнула она. — Уже три недели все только и говорят о том, что я под домашним арестом, наконец-то и до вас дошло!
Но раздражительность фройляйн Виолеты не произвела на Пагеля ни малейшего впечатления. Он весело улыбнулся.
— А спросить, почему вы под домашним арестом, нельзя? — осведомился он. — Сильно напроказили?
— Не будьте нескромным! — сказала Вайо очень пренебрежительно. Порядочный человек всегда скромен.
— Я, верно, никогда не буду порядочным человеком, — грустно признался Пагель и, улыбнувшись про себя, провел рукой по карману. — Как по-вашему, пожалуй, там в конторе беседуют достаточно оживленно, и мы могли бы смотаться в парк и покурить.
— Постойте, — сказала Вайо. Она прислушалась. Из конторы доносился голос Штудмана, спокойный, но весьма настойчивый. Затем заговорил ротмистр, он горячо против чего-то протестовал, на что-то жаловался, а теперь начала говорить фрау фон Праквиц очень твердо, очень ясно, очень многословно.
— Мама вдохновилась! Валяйте в парк!
Они обогнули кусты сирени и золотого дождя, затем медленно пошли по широкой дорожке в парк.
— Так, теперь им нас не видно. Теперь можете угостить меня сигаретой. Черт возьми, да вы курите сногсшибательную марку — сколько они стоят?
— Сколько-то миллионов. Никак не запомню, цена каждый день меняется. Впрочем, я получаю их от одного приятеля, от некоего господина фон Цекке, который проживает в Гайдар-Паша. Вы знаете, где находится Гайдар-Паша?
— Откуда мне знать? Я ведь не собираюсь в одалиски к султану.
— Ну, само собой, нет! Прошу прощения… Гайдар-Паша расположен на азиатском берегу Босфора…
— Господи, да бросьте вы вздор молоть, господин Пагель, подумаешь, как интересно! Почему вы, собственно, вечно скалите зубы? Как на вас ни посмотришь, всегда вы скалите зубы?
— Да ведь это же последствие ранения на фронте, милая барышня. Повреждение центрального отдела nervus sympathicus. Но это вас, конечно, тоже не интересует. Как трясуны трясутся, так я скалю зубы…
— Что вы меня разыгрываете? — возмутилась она. — Я не позволю вам меня морочить…
— Но, фройляйн, правда же это от ранения, полученного на фронте! Когда я плачу, кажется, будто я смеюсь до слез, — в какие неприятнейшие положения я из-за этого попадал!
— С вами не знаешь что думать, — недовольно заявила она. — Такие мужчины, как вы, мне противны.
— Зато я не опасен, а это уже преимущество.
— Да, вы совсем не опасны! — презрительно заметила Вайо. — Мне очень бы хотелось знать, что бы вы стали делать, если бы…
— Если бы что? Скажите же, пожалуйста, скажите, фройляйн! Или вы боитесь?
— Боюсь вас? Не будьте смешны! Я подумала, что бы вы стали делать, если бы захотели поцеловать девушку?
— Н-да, этого я и сам не знаю, — жалобно признался Пагель. — По правде говоря, я уже тысячу раз об этом думал, но я так застенчив, что…
— Как? — спросила Вайо и смерила его взглядом. — Вы ни разу не целовались с девушкой?
— Сто раз собирался, честное слово, фройляйн! Но в решительную минуту мне как-то не хватало смелости…
— Сколько вам лет?
— Скоро двадцать четыре…
— И вы еще ни разу не целовались с девушкой?
— Я же говорю, фройляйн, ужасная застенчивость…
— Трус! — воскликнула она с глубоким презрением.
Некоторое время оба молча шли по липовой аллее, которая вела к пруду.
Затем Пагель опять осторожно начал:
— Разрешите вас спросить, фройляйн?
Вайо, весьма нелюбезно:
— Ну, шпарьте, вы — герой!
— Но только вы на меня не рассердитесь?
— Спрашивайте!
— Честное слово, не рассердитесь?
Она, очень нетерпеливо:
— Нет! Спрашивайте же, наконец!
— Ну так вот: сколько вам лет, фройляйн?
— Вот дурак, — шестнадцать!
— Видите, вы уже и рассердились, а я только начинаю свои расспросы.
Вайо, в гневе топнув ногой:
— Да ну спрашивайте же, чудак вы этакий!
— А вы вправду не рассердитесь?
— Извольте спрашивать!
— Фройляйн… вы уже… целовались с мужчиной?
— Я? — Минутку подумав: — Ну, разумеется, сотню раз.
— Не верю.
— Тысячу раз!
— Уж будто!
— Целовалась… с папой! — И она громко расхохоталась.
— Ну, видите! — сказал Пагель, когда она наконец успокоилась. — Вам тоже не хватает смелости.
Вайо возмущена:
— Мне не хватает смелости?
— Да, вы такая же трусиха, как и я.
— Нет, я все-таки целовалась с мужчиной! Не только с папой. С молодым мужчиной, со смелым мужчиной, — речь ее звучит почти песней, — не с таким жалким чудаком, как вы…
— Не верю…
— Целовалась… Целовалась… У него даже усы есть, светлые усики щеточкой, и как колются! А у вас усов нет!
— Вот как! — вздохнул Пагель. — И вам, правда, только шестнадцать лет, фройляйн?
— Даже только пятнадцать, — с торжеством заявила она.
— Ну и смелы же вы. — В голосе его послышалось восхищение. — У меня ни за что бы не хватило смелости. Но сами-то вы, конечно, никогда не целовали мужчину, — утешил он себя. — Вы только позволили мужчине себя поцеловать, это другое дело! А вот схватить мужчину в объятия и расцеловать его, этого бы вы тоже не посмели.
— Не посмела бы? — воскликнула она, сверкнув глазами. — Хорошего же вы обо мне мнения!
Он опустил глаза под ее взглядом.
— Простите, простите, фройляйн! Я ничего не говорил. Да, вы посмели бы, я вам и так верю… пожалуйста, пожалуйста, не надо… я робею…
Но его мольбы не помогают. Ее сверкающие глаза, ее полуоткрытые губы совсем рядом, хотя Пагель и попятился от нее. И вот ее губы уже у его губ…
В то же мгновенье Вайо всем существом ощутила, что совершилась какая-то перемена. Она почувствовала, что он сжимает ее в железных объятиях; словно ее губы влили в него силу, он отвечает на ее поцелуй… Теперь хочет вырваться уже она, теперь страшно ей… Но поцелуй все жарче и жарче, она еще противится, но уже чувствует, что сейчас уступит. Недавно еще гордо поднятая голова склонилась, прильнула к нему. Все тело обмякло, она никнет в его объятиях.
— О! — и Вайо со стоном погрузилась в море, по которому давно стосковалась. — О, ты…
Но он уже не держит ее в своих объятиях. Он поставил ее обратно на твердую землю. Его лицо опять далеко от ее лица, оно серьезно, улыбка исчезла…
