специалистом. Уже в самом начале приводятся странные слова какого-то безымянного психолога: «Бесков несправедлив к ветеранам, не старается продлить их долголетие... И мне жаль не только недоигравших игроков, но и самого тренера, который или попросту не наделён душевной щедростью, или привык шагать по трупам — в чём и секрет его многолетнего устойчивого успеха».
Беспомощность означенной позиции налицо. Но Нилин лишь мягко комментирует: «У меня несколько иная версия». А затем уже сам выступает с ответственным пассажем: «Бесков, однако, должен был побеждать неизменно, чтобы простились ему манера вести себя на людях, стиль общения, обращение с футбольным и околофутбольным миром. Но что поделаешь, если манера и стиль — часть его игры. Поэтому ему ничего и не остаётся, как терпеть постоянное недовольство результатом, им достигнутым. До того дошло, что и бесспорные победы Бескова некоторые встречают с оговорками».
Такой взгляд на личность героя надо бы подтверждать примерами. Быть может, Бесков кому-то грубит, нарушает договорённость, капризничает? Да нет. Лишь раз он выговаривает автору за опоздание.
Добавим, что и в жизни Константин Иванович практически никогда не отказывал в общении «околофутбольным» людям. Хотя чаще всего это не входило в его планы. А уж про манеры и стиль и говорить не приходится...
Между тем в книге немало примеров изысканных манер Бескова, которыми он отличался всегда. При этом, разумеется, автор пытается «копнуть» гораздо глубже. И в лучших местах необычайно точно передано состояние творческой личности, зацикленной на своём искусстве. В нашем случае — футболе.
Нилин бесповоротно прав: герой не может без игры, ставшей центром его бытия. Тренер непрерывно думает, анализирует, сопоставляет, ищет, моделирует. Причём непрерывность буквальна: всякий пустячный разговор, дружеское застолье, обычная прогулка наполнены размышлениями, не всегда понятными и удобными для окружающих. Что, если взять историю науки и культуры, абсолютно естественно. О чудаках-учёных и погруженных в грёзы поэтах написаны тома.
И всё же основная претензия к великому тренеру состояла, на наш взгляд, в освещении конфликта, возникшего в «Спартаке». Опять же, нельзя не отметить искреннее желание разобраться в происходящем. Однако вот что сказано о футболистах, решивших при остром столкновении руководителей промолчать: «Но есть ли за нами право винить “оставшихся дома” за неспособность к той, выражаясь по-старомодному, порядочности (к этому критерию Бесков чаще всего прибегает, отзываясь о людях, с которыми работает), которую, принимая во внимание остроту нынешней конфликтной ситуации, приравняем к великодушию? И души футболистов формировались средой, в которую не кто иной, как Бесков, погружал их и где спасения оставалось искать лишь в жестокости противостояния, ошибочно им принятого за покорность, — и мог ли он теперь, в конфликте, где решалась судьба и тренера команды, ждать от кого-либо мягкосердечия?»
Вообще-то мягкосердечие проявляют к преступившему закон — нравственный или уголовный. В данном случае правильнее рассуждать о внутрикомандном, то бишь производственном, конфликте. Не более того.
И правду сказать, Бесков с его порядочностью пробивается сквозь запущенную словесную сеть. Подумайте, о каком жестоком противоборстве можно говорить, если речь идёт об игре?! Да и покорность свойственна холопам. Коли они у «барина» Бескова и были, то обязательно обретали крылья. Иначе вдохновенным творчеством на поле народ, в том числе А. П. Нилин, не наслаждался бы.
Ещё одна тема в книге интересно намечена, однако не развита. Инстинктивное движение, казалось бы, основательного, земного, прочного Бескова к романтическому восприятию действительности определено точно. Быть может, именно в этом плане нужно размышлять о «невозможном» характере. И то, что тренер не предпринял в 1988 году никаких мер, дабы обезопасить себя от увольнения, подтверждает, видимо, не только настойчивость оппонентов, но и в известной степени веру седого наставника в идеальное начало. Он считал: правда на его стороне, значит, всё будет хорошо. И ученики (а не холопы) в самом крайнем случае выступят в его поддержку.
* * *
Стоит, однако, признать: ученики, ставшие крупными спортсменами, отзывались о Бескове очень по-разному. О диаметральности позиций Игоря Добровольского и Андрея Чернышова уже упоминалось. Защитник «Спартака» Борис Поздняков солидарен скорее с последним: «Ему кто мог возражать? Хидиятуллин. Сорокин — в силу характера... Наверное, Ярцев в своё время. Остальные сидели и слушали. Дасаева и Черенкова он не трогал — это люди действительно великие, вопросов нет. Остальным мозги вправлял по полной программе. Часто ни за что, и уж тогда приходилось себя сдерживать. Он считал, что так надо — в “воспитательных целях”... Он привык: кому бы ни “пихал”, тот смолчит!.. Вова Сочнов раза три форму собирался сдавать. Конфликты до поры Старостин сглаживал. И я мог бы остаться, но устал терпеть. И перед самим собой остался чистым, и не жалею ни о чём. Смирись тогда — характера не выработал бы».
Безусловно, человеку обидно, когда его резко критикуют. Или, выражаясь на игроцком жаргоне, ему «пихают». Нетрудно предположить, что тренер мог сорваться и выйти за рамки политкорректности. Так что понять игроков можно. Однако неплохо бы уточнить, с чего Бесков так заводился. В том же интервью Ю. Голышаку на вопрос: «По молодости за режимом не слишком следили?» — Поздняков откровенно ответил: «Правильнее — не очень строго соблюдал, стараясь не попадаться. Конечно, нарушал — молодость, соблазны... Но кого-то после по три дня ищут, а я ни одной тренировки в жизни не пропустил... Считаю, не можешь — не нарушай. Кого-то неделю в порядок приводить надо, а кто-то наутро свежий...»
Беда футболистов в том, что тренеры их старше и опытнее. И утреннюю «свежесть», как и готовность к занятиям, видят сразу и без всяких приборов. Бесков, правда, для верности налегал на измерение давления, которое, например, у Юрия Гаврилова при любых обстоятельствах оставалось в норме.
А. В. Бубнов в книге «Семь лет строгого режима» (первая, пожалуй, работа, где содержится серьёзная попытка познакомить читателя с лабораторией Бескова) приводит немало примеров отношения спартаковцев той поры к этому самому режиму[64]. И даже если Александр Викторович сгущает краски, что-то путает ввиду прошедших тридцати лет, чересчур много и подробно выставляет себя «во всём белом», — всё равно ни о какой грубости, въедливости, тем более самодурстве Бескова говорить нельзя. Наоборот, именно Бесков предстаёт как бьющийся об лёд, страдающий за дело руководитель.
Действительно: где ещё человека на общем собрании коллектива попросят поклясться в том, что он больше не будет выпивать? И наставник шёл на эти акции, напоминавшие товарищеский суд в фильме Г. Н. Данелия «Афоня». А что оставалось? Как же не быть в таких случаях подозрительным и невероятно придирчивым?
Есть, впрочем, и
