Память о де Грассе будет всегда связана с большими услугами, оказанными им Америке. Его имя, более, чем имя Рошамбо (Rochambeau), напоминает о существенной помощи, оказанной Францией молодой Республике в период боевой ее жизни, как имя Лафайета напоминает о моральной симпатии, так вовремя проявившейся. Поэтому события жизни де Грасса, после бедственного сражения с Роднеем, закончившего его деятельную карьеру, не могут не представлять интереса для американских читателей.
После сдачи Ville de Paris, де Грасс сопровождал английский флот и его призы в Ямайку, куда Родней зашел для исправления своих кораблей, явившись таким образом в качестве пленника на театре предполагавшегося им завоевания. 19-го мая он оставил остров, все еще пленником, для следования в Англию. Как морские офицеры, так и английский народ, обходились с ним с тем лестным и добрым вниманием, которое естественно является в отношениях победителя к побежденному и которого его личная доблесть, по крайней мере, не была недостойна. Говорят, что иногда он не отказывался показываться на балконе своей квартиры в Лондоне, внимая кликам черни в честь доблестного француза. Это недостойное неуменье оценить свое истинное положение естественно возбуждало негодование его соотечественников, тем более, что он был безжалостен и невоздержен в осуждении поведения своих подчиненных в неудаче 12-го апреля: "Он выносит свое несчастие, — писал сэр Джильберт Блэн, — с душевным спокойствием, сознавая, — как говорит он, — что исполнил свой долг… Он приписывает свою неудачу не сравнительной слабости своих сил, а постыдному бегству командиров своих кораблей, которым он делал сигнал собраться около него и даже кричал, чтобы они держались возле него, но которые, несмотря на то, покинули его"[216].
Подобные ноты звучали во всем, что он говорил о несчастном для него сражении. В письме с английского флагманского корабля, через день после сражения, он "приписывал бедствие последнего действиям большей части своих командиров. Одни не послушались его сигналов; другие, а именно командиры кораблей Languedoc и Сошоппе, т. е. его переднего и заднего мателотов, покинули его"[217].
Он, однако, не ограничился только официальными донесениями по этому делу, но, живя пленником в Лондоне, издал несколько брошюр на ту же тему, которые в большом числе разослал по Европе. Правительство, естественно полагая, что офицер не может так пятнать честь своей корпорации без достаточных оснований, решилось расследовать дело и неумолимо наказать всех виновных. Командиры кораблей Languedoc и Соигоппе были посажены в тюрьму, как только прибыли во Францию, и все документы, вахтенные журналы и т. п., относящиеся до этого дела, были собраны. Принимая в соображение все эти обстоятельства, нечего удивляться, что, по возвращении во Францию, де Грасс, говоря его собственными словами: "не нашел никого, кто протянул бы ему руку"[218]. Не ранее, как только к началу 1784 года все обвинявшиеся и свидетели были готовы явиться перед военно-морским судом; но результатом его разбирательства было полное и самое широкое оправдание почти всех подсудимых; выяснившиеся же ошибки признаны были заслуживавшими снисхождения и за них определено было лишь весьма легкое наказание. "Несмотря на то, — осторожно замечает французский писатель, — нельзя не сказать вместе с судом, что пленение адмирала, командующего тридцатью линейными кораблями, представляет историческое событие, которое вызывает сожаление всей нации[219]. Что же касается до ведения сражения адмиралом, то суд нашел, что опасность, угрожавшая Zele утром 2-го апреля, была не таковою, чтобы оправдать факт, что весь флот спустился и шел полным ветром так долго, что поврежденный корабль был в полосе ветра, которым не мог пользоваться английский флот, бывший на пять миль южнее, и который позволил Zele прийти в Бос-Тер в десять часов утра, что бой не следовало начинать прежде, чем все корабли не вошли в линию; и наконец, что французскому флоту следовало построиться на одном галсе с английским, потому что, продолжая лежать к югу, он входил в пояс штилей и слабых ветров у северной оконечности Доминики[220].
Де Грасс был совсем не удовлетворен судебным решением и был до того неблагоразумен, что написал письмо морскому министру с протестом и требованием нового разбора дела. Министр, приняв протест, отвечал де Грассу от имени короля. Упомянув о брошюрах, распространенных де Грассом так широко и сообщавших сведения, находившиеся в полном противоречии с данными на суде показаниями свидетелей, он заключил свое письмо такими вескими словами: "Проигрыш сражения нельзя приписать ошибке отдельных офицеров[221]. Из постановлений суда следует, что вы позволили себе повредить неосновательными обвинениями репутации нескольких офицеров для того, чтобы обелить себя перед общественным мнением в том несчастном результате, извинение за который вы могли бы, может быть, найти в сравнительной слабости бывших в вашем распоряжении сил, в непостоянстве фортуны войны и в обстоятельствах, от вас не зависевших. Его Величество желает верить, что вы сделали все, что могли, для предотвращения неудач того дня, но он не может отнестись так же снисходительно и к вашим несправедливым порицаниям доброго имени тех офицеров его флота, которые совершенно очищены от обвинений, возведенных против них. Его Величество, недовольный вашим поведением в этом отношении, запрещает вам являться к нему. Я передаю его приказания с сожалением и присоединяю к ним свой вам совет удалиться, при таких обстоятельствах, в ваше имение".
Де Грасс умер в январе 1788 года. Его счастливый противник, награжденный пэрством и пенсией, жил до 1792 года. Худ был также возведен в звание пэра и командовал с отличием в первый период войн Французской Революции, возбудив восторженное восхищение Нельсона, служившего под его начальством, но резкая размолвка с Адмиралтейством заставила его удалиться от дел до стяжания какого-либо блестящего украшения своей репутации. Он умер в 1816 году — в преклонном возрасте девяноста двух лет.
Глава XIV
Критический разбор морской войны 1778 года
Война 1778 года между Великобританией и домом Бурбонов, которая так неразрывно связана с Американской Революцией, резко выделяется в том отношении, что она была чисто морской войной. Не только союзные королевства тщательно избегали континентальных осложнений, которые Англия, согласно своей прежней политике, старалась создать, но и морские силы воюющих сторон приближались к такому равенству между собою, какое не имело места со времен Турвиля. Оспаривавшиеся владения — объекты, из-за которых война была предпринята или которые имелись в виду — были большею частью отдалены от Европы, и ни одно из них не было на континенте, за единственным исключением Гибралтара, борьба за который, как лежащий на негостеприимной и труднодоступной скале и отделенный от нейтральных держав целой Францией и Испанией, никогда не угрожала вовлечь в дело и другие стороны, кроме непосредственно заинтересованных.
Такие условия не имели места ни в одной из войн между восшествием на престол Людовика XIV и падением Наполеона. Был, правда, период в царствование первого, в котором французский флот превосходил, и численно и по вооружению, и английский, и голландский, но политика и притязания этого правителя были всегда направлены на континентальное расширение, и его морская сила, покоясь на недостаточно прочных основаниях, была недолговечна. В течение первых трех четвертей восемнадцатого столетия практически не было никакого препятствия для развития морской силы Англии, как ни велики были ее влияния на результаты того времени, отсутствие способного соперника сделало ее операции скудными по отношению к военным урокам. В последние войны Французской Республики и Империи видимое равенство в числе кораблей враждебных флотов и в весе артиллерии было бы обманчивым мерилом относительных сил этих сторон, вследствие деморализации французских офицеров и матросов, по причинам, о которых нет необходимости здесь распространяться. После нескольких лет мужественных, но тщетных усилий французского и испанского флотов, потрясающее поражение при Трафальгаре провозгласило миру профессиональную несостоятельность, которая была уже подмечена ранее зоркими глазами Нельсона и его сотоварищей офицеров и на которую опиралась дерзкая самоуверенность, характеризовавшая его поведение и до некоторой степени его тактику по отношению к ним. С того времени император "отвернулся от единственного поля битвы, на котором фортуна не была верна ему, и, решившись преследовать Англию где бы то ни было, только не на морях, предпринял восстановление своего флота, но не давал ему никакого участие в борьбе, сделавшейся еще более жестокой, чем когда-либо… До последнего дня Империи он отказывался дать этому возрожденному флоту, полному рвения и самоуверенности, случай померяться с неприятелем". Великобритания восстановила свое прежнее положение неоспоримой владычицы морей.
