— Это только слова, — тем временем вздохнула Наоми. — Но мне и впрямь стало легче дышаться в монастыре. Не сразу, по прошествии времени. И сознание прояснилось. Ушел этот вечный липкий туман…
Такеши сцепил зубы, напрягшись, и хорошо, что Наоми слишком увлеклась собственными ощущениями, чтобы это заметить. Каждое, каждое ее слово — его ошибка; укор ему; его вина.
— Дайго-сан меня переиграл, — сказал Такеши вслух. — И переиграл не сейчас, а годы назад. Может, еще даже до того, как закончилась война.
Наоми внимательно смотрела на него и ничего не говорила. Очень редко на ее мужа накатывали подобные приступы откровенности, и, честно говоря, она боялась сбить его не вовремя сказанным словом.
— И я знаю, что мог этого избежать, если бы обращал больше внимания на то, чем занимался отец. Читал его письма, сопровождал на встречах с главами кланов, слушал, когда он говорил со мной… Но я предпочитал сносить головы.
Он замолчал и вздохнул, разглядывая тени на потолке. Он и сам не знал, где правда, и что был должен делать в то время. Он думал, что поступает правильно — мстит старшему брату, уничтожает врагов клана, убивает заговорщиков. Но теперь он понимал, что врагов уничтожают не только на поле боя.
Наоми по-прежнему молчала и лежала рядом, опираясь на локти, и ее дыхание щекотало кожу на его животе.
— Почему отец не заставил меня? Он мог, хотя я уже не был мальчишкой в то время. Но отец был главой клана, и, если бы он приказал, я бы подчинился. Но он никогда не приказывал. Никогда. Теперь я это вижу.
— Такеши, ты правда не понимаешь? — Наоми грустно улыбнулась. — Потому что отец тебя любил. И после того, что случилось с вашим кланом… он боялся потерять еще и тебя.
Она произнесла это на одном вдохе и замолчала, переводя дыхание, и размышляя, не слишком ли много она на себя взяла? Хотел ли Такеши услышать то, что она сказала?
Такеши надолго замолчал; впрочем, она и не ждала, что он ответит. Тут нечего было обсуждать.
— У меня очень мудрая жена, — он беззлобно усмехнулся и потянулся погладить ее по обнаженным плечам.
— Ты только сейчас понял? — в тон ему отозвалась Наоми, склонив голову на бок; уголки ее губ хранили следы лукавой улыбки.
Она вдруг замолчала, посмотрев на Такеши едва ли не с испугом. Когда в последний раз они говорили вот так? Легко и спокойно, и свободно, без страха, что неловкое слово спугнет и спровоцирует?..
Но его ладонь все еще лежала в ложбинке меж ее лопаток, и Наоми чувствовала тепло. Могла ли она себе это представить годы назад в поместье Токугава, когда готовилась умереть во время поединка с Такеши?.. Столько всего позади. Недомолвки и недосказанность; обиды и раны; резкие жалящие слова; множество смертей и война; одиночество и тоска; холодность и отрешенность; раны и шрамы; потери. А сейчас ее муж бездумно — совершенно бездумно! — водит пальцами по ее спине, размышляя о чем-то своем, и ей уютно лежать рядом с ним в тишине, и совсем не ощущается тревога, и нет чувства скованности. И можно заговорить, если хочется, а можно продолжить молчать.
Наоми судорожно втянула носом воздух, надеясь, что вдох не слишком похож на всхлип. Кажется, у нее не очень получилось, потому что Такеши вопросительно приподнял брови и перевел на нее взгляд.
— Ничего, — она мотнула головой, отвечая на немой вопрос. — Задумалась.
— Мне следует переживать, что ты грустишь и всхлипываешь, лежа рядом с мужем? — его глаза улыбались.
— Пока нет. Нужно вернуть домой Томоэ. Она уже слишком давно гостит у деда, — неожиданно сказала она, резко сменив тему разговора.
Наоми тряхнула головой, словно желала отмахнуться от ненужных мыслей, и волосы рассыпались по ее плечам и спине.
— И поговорить завтра с Ханами… я видела мельком угрожающую стопку свитков, которую она приготовила для меня… Хоши так привязалась к Масато, знаешь… — ее бормотание постепенно стихало, а голос делался совсем сонным, и Наоми заснула прямо на футоне под боком Такеши, не донеся голову до подушки.
Хмыкнув, он уложил ее на подушку и поправил сползшую простынь. Ему было, о чем поразмыслить.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
***
И дни полетели один за другим; Наоми едва успевала вести им счет. Она вновь с головой погрузилась в текущие дела поместья, пытаясь безуспешно нагнать все то, что она пропустила. И не только за то время, которое провела в монастыре. Ее повсюду сопровождали настороженные взгляды — даже Мисаки смотрела так, словно ждала, что ее госпожа вот-вот раскричится и начнет бить посуду, хотя Наоми не позволяла себе подобного ни разу. И только Ханами вела себя как обычно. Передала ей все свитки и свои записи, и отвечала на возникающие вопросы, и помогала заново во все вникнуть, и смотрела на нее спокойным, ровным взглядом.
В поместье от Фудзивара наконец-то вернулась Томоэ, и Наоми вплотную занялась обучением девочек.
Томоэ чуть больше, а Хоши чуть меньше, но все же обе иногда смотрели на нее взглядом Мисаки — настороженным, подозрительным, ожидающим. Наоми только надеялась, что еще не поздно, что у нее есть время наверстать и исправить то, что она натворила за минувшие годы. С горечью она понимала, что у девочек есть причины ей не доверять, есть основания опасаться. И если Хоши пошло на пользу время, проведенное с матерью в монастыре, то с Томоэ все было гораздо, гораздо сложнее, ведь девочка оказалась брошена в последние полгода теми, кого она привыкла считать и называть родителями. И до того Наоми не всегда была для нее хорошей матерью. И неизвестно, что успел нашептать внучке Хиаши-сан.
— … вы мне не мать! — в один из дней прилетело Наоми в лицо.
Томоэ стояла перед ней — сжатые кулачки, стиснутые зубы, пылающий гневом взгляд. Они с Хоши тайком выскользнули из дома, и Наоми вместе со слугами проискала девочек половину дня по всему поместью, и нашел их Мамору — обе прятались в дальних покинутых минка, где некогда жил клан Минамото, и которые теперь не использовались за ненадобностью.
А рядом с Томоэ стояла Хоши, и, кажется, разделяла ее настроение.
Услышав, Наоми сперва растерялась. По поведению Томоэ она давно понимала, что внутри девочки что-то назревает и вот-вот прорвется, но оказалась совершенно не готова, когда это случилось.
— Вот как.
Такеши бесшумно вошел в комнату и остановился в дверях. Он был только с дороги и не успел даже снять плащ — на нем еще блестели капли воды. Он принес с собой свежий, дождевой воздух летней грозы. Должно быть, слова Томоэ он услышал из коридора — девочка говорила громко, когда хотела.
— Если я еще раз это услышу, ты месяц просидишь взаперти. И тебя это тоже касается, — короткий взгляд в сторону дочери. — Живо по своим спальням. Никакого ужина. Мамору, проследи, чтобы девочки не покидали их до утра.
А вот Такеши не колебался ни секунды. Едва услышав Томоэ и не услышав протеста Хоши, он отреагировал мгновенно. Ни дочь, ни воспитанница не успели даже поздороваться с ним — не то, что возразить! — когда он, хлопнув полами плаща, вышел за дверь, а Мамору уже подталкивал их в коридор.
Наоми хранила ледяное молчание, проводив сперва взглядом мужа, а после — девочек. Такеши вернулся внезапно, они ждали его только к концу недели, но то было к лучшему. За месяц его отсутствия накопилось множество вопросов, что требовали его внимания. Проглотив в зародыше вздох, она пошла искать мужа.
На улице шел дождь, и падающие капли уютно барабанили по крыше, и сквозь приоткрытые седзи в дом врывался упоительно вкусный воздух — такой бывает только во время летней грозы.
Она выглянула на крыльцо — сопровождавшие Такеши самураи только спешивались с коней и передавали поводья спешащим к ним слугам. Значит, ее муж оторвался от них, зачем-то спеша в поместье. Горло сдавило предчувствие беды, и Наоми пришлось приложить усилие, чтобы вдохнуть воздуха, еще несколько мгновений назад казавшегося ей свежим и прохладным; теперь же он душил ее получше всякой веревки. Она и сама не могла понять, отчего так разволновалась. Мог же ее муж мчаться домой к ней и детям?! Ведь мог же?! Шесть месяцев. У них было шесть спокойных месяцев после возвращения из монастыря. И вот…
