Начальник литерного эшелона капитан Мезенцев медленно шёл вдоль платформ, придирчиво и горделиво вглядываясь в укутанные брезентом громады. Он остановился возле пассажирского вагона, взглянул на часы. Помедлил немного и зычно крикнул:
— Господа офицеры! По местам!
Похожие в своих чёрных одеждах на монахов, дроздовские часовые полезли каждый на свою платформу, вытянулись там по стойке «смирно». Те, кто сопровождал Мезенцева, поднялись в классный вагон. Мезенцев снял фуражку и, осознавая важность момента, выдохнув негромко: «Ну, с богом!», торжественно взмахнул ею.
Послышались протяжные гудки паровозов. Часовые на платформах мелко крестились. Разом лязгнули буфера, заскрипели колёса — эшелон сдвинулся с места и, медленно, тяжело набирая скорость, грузно поплыл по рельсам.
Капитан Мезенцев вскочил на подножку классного вагона и снова бросил взгляд на часы: было ровно десять часов утра.
И, по всему вероятию, в ту же минуту новороссийские телеграфисты передали эту новость по всему маршруту следования литерного эшелона. Вся дорога — от Новороссийска до Харькова — ждала этого сигнала. Тотчас после него на станции и полустанки, покинув казармы, прибыли роты охраны. Патрульные устанавливали на рельсы дрезины и отправлялись — в который раз! — проверять исправность путей…
Сообщение о выходе литерного из Новороссийска было принято в Харькове, в ставке командующего Добровольческой армии.
Адъютант его превосходительства Кольцов с десяти часов утра ни на секунду не позволил себе отлучиться из аппаратной. Едва только последний сантиметр ленты вышел из буквопечатающего аппарата, как он немедленно отправился наверх. Тщательно оглядев себя с ног до головы в зеркале и оправив френч, вошёл в кабинет командующего.
— Ваше превосходительство, экстренное сообщение! В десять ноль-ноль — точно по намеченному графику — литерный эшелон вышел из Новороссийска! — чётко доложил он. Ковалевский оторвался от дел, довольно улыбнулся и удовтворенно сказал:
— Отлично, Павел Андреевич!.. И вот о чем я вас буду просить. Лично проследите за продвижением этого эшелона. Это чрезвычайно важно. Время от времени докладывайте мне.
Кольцов щёлкнул шпорами — шпоры длинно прозвенели малиновым звоном.
— Слушаюсь, Владимир Зенонович! — И вышел. Он сел за свой стол и уже ни на чем другом не мог сосредоточиться. Мысленно он видел этот эшелон с английскими танками, находившийся тридцать минут, нет, уже сорок минут в пути.
«На сорок минут ближе к Москве! — тяжело думалось Кольцову. — Неужели это неотвратимо? Неужели Красильников с друзьями не остановит? Конечно, Ковалевский преувеличивает значение этих танков для победы. Но они действительно многое могут решить… Многое! Что я могу сделать? Что?..»
Ожидание часто похоже на бессилие: та же растерянность, та же безысходность… И чем больше проходило времени, тем сильнее в душе Кольцова нарастала тревога, в голову лезли разные-то опасливые, то подозрительные, то сумасбродные мысли.
«Так вот в детстве бывало: на дерево взберёшься, сидишь на какой-нибудь не очень крепкой ветке и дрожишь, что упадёшь, и вниз спуститься не можешь, боишься! — судил о своём настроении Кольцов. — В сущности, любое чувство — деспот. Но самое деспотичное — тревога. Чего я боюсь? Больше всего неизвестности… Где-то в степи, на перегоне между Новороссийском и станцией Верхне-Баканская, Красильников с товарищами, может быть, идут на смерть. И я ничем, ничем не могу им помочь! Действительно, как в детстве на ветке — сидишь и беспомощно ждёшь, когда треснет под тобою сук и ты полетишь на землю… Ковалевский спокоен, и Микки спокоен. Спокойны все в штабе… Уверены? Беспечны?.. Нет, не это… Просто для них эти танки, все это — дело неживое. А для меня — кровное».
Время шло медленно-медленно, оно дробилось на какие-то бесконечные, чересчур удлинённые мгновения.
«Где же сейчас эшелон? Постой… наверное, у станции Гайдук. У меня же отмечено: до станции Гайдук — пятьдесят минут, — не в силах унять волнение, прикидывал Кольцов. — Гайдук… потом Тоннельная… и Верхне-Баканская… Где-то там поезд медленно и верно приближается к своей гибели. Но и после того как махина превратится в искорёженные кучи железа, мне ещё долго терзаться в неведении… А пока… пока десять часов пятьдесят минут! Эшелон вот-вот прибудет на станцию Гайдук».
Кольцов встал и, стараясь умерить своё нетерпение, медленно направился в аппаратную. Там, в деловой, многоголосой сумятице, в судорожном перестуке телеграфных аппаратов, возле напряжённых и нервных рук телеграфистов, легче было ждать вестей…
В пожухлой, продутой ковыльными ветрами степи два мощных паровоза неутомимо тянули тяжёлый состав по холмистой равнине. Она была черна — её давно иссушили северо-восточные ветры, которые в этой местности звали бора, и выжгло беспощадное степное солнце. Степь упиралась прямо с разгона в горы, которые высились в голубом и зыбком мареве. Там, куда под всеми парами мчался поезд, они напоминали деревню, давно покинутую людьми, крепость с полуразрушенными дозорными башнями и острыми зубцами обветшалых, но ещё крепких бойниц.
…Горы подступали все ближе. И вот уже, замедлив ход и натужно пыхтя, поезд стал втягиваться в узкие коридоры среди скалистых гребней, поросших одинокими, скрюченными деревьями и кустарниками. Ветер усилился, холодный и кинжальный, он бил в лицо часовым, стоящим на платформах, и те зябко кутались в воротники своих чёрных шинелей.
Кольцов находился все в том же неотступно-напряжённом состоянии, следя за каждым движением людей в аппаратной, когда наконец телеграфист протянул ему ленту.
— Ваше благородие, литерный проследовал станцию Гайдук!
Кольцов, читая, протянул ленту между пальцами.
— Следующая Тоннельная?
— Так точно, ваше благородие. Она самая, Тоннельная, потом Верхне-Баканская, потом…
— У вас карты какие-нибудь есть?
— Так точно. Какая нужна? — в почтительном усердии вытянулся перед адъютантом его превосходительства невысокого роста телеграфист, и восторженные его глаза так и ели золото кольцовских погон.
«Наверное, из гимназистов? Мечтает стать офицером», — мельком подумал о нем Кольцов и небрежно бросил:
— Северо-Кавказская и Донецкая дороги!
Телеграфист тотчас отошёл к шкафу и, порывшись в нем, выложил перед Кольцовым две карты.
— Вот, пожалуйте! — поспешил доложить он. — Это — Северо-Кавказская. Вот она — Тоннельная!
Кольцов склонился к карте и, уставившись в неё долгим взглядом, сидел молча и неподвижно, перебирая в уме события последних часов.
