– Ну да! А что поделаешь? В этом заведении утратили всякое понятие о нравственности! Люди должны приходить сюда семьями, а тут только что не пристают к арестантам – хуже, чем на улице Фоссе-дю-Тампль! Что ж, вот и пришли. Я с вами прощаюсь…
Луиза поправила шляпку, одернула блузу на сыне, разгладила юбочку дочки и, сияя супружеской радостью, легонько постучала согнутым пальцем в дверь одной из камер.
– Войдите! – надменно произнес голос из-за двери.
Молодая женщина распахнула дверь, подтолкнула детей вперед себя, подождала, пока они поцелуют отца, и только тогда объявила:
– Огюстен, не представляешь, какой я припасла для тебя сюрприз! Погляди-ка сюда!..
Переступив порог, Софи увидела сидящего в кресле иссохшего старика с тощей шеей в распахнутом вороте рубашки, с всклокоченными седыми волосами, с глазами, блестящими, словно бутылочные осколки. Поспешно встав, он долго разглядывал Софи. Его морщины подрагивали, разглаживались, он на глазах молодел. Наконец, вдоволь наглядевшись, Вавассер проворчал:
– Я знал, что вы вернулись в Париж!
– Да как же это может быть? – удивилась она.
– В Сент-Пелажи люди осведомлены лучше, чем где-либо еще: новости из внешнего мира быстро доходят в тюрьму. Ах, дорогая Софи! Наперсница и союзница в первых моих битвах, какое же счастье снова увидеть вас! Мне известна ваша трагическая история! Известно, что вы и в России остались верны вашему революционному призванию, как я остался верен своему здесь, во Франции! Но вы на свободе, а я все еще в темнице! Сейчас вы все мне расскажете! Мне просто необходимо знать подробности!..
Схватив гостью за обе руки, старик требовательно заглядывал ей в глаза. Но Софи устала повторяться, ей прискучило что ни день рассказывать одно и то же, и с каждым днем изложение событий собственной жизни казалось ей все менее и менее искренним: словно она произносила монолог из пьесы, заранее зная, какое действие он произведет на публику. Больше того, пришли раздумья о том, не впадает ли она из-за того, что постоянно рассказывает о себе и своих друзьях, в ту самую фальшивую литературность, в которой упрекала льстецов, неустанно воспевающих подвиг декабристов. Нехотя заговорила о восстании 14 декабря, о годах, проведенных на каторге и в ссылке, о братстве, соединившем узников между собой, о смерти Николая… Вавассер слушал старую знакомую, затаив дыхание. Лицо его временами подергивалось. Наконец, он со страстью воскликнул:
– Ваши жертвы были ненапрасны!
– Именно эти слова всегда говорят, когда хотят утешить кого-нибудь, кто потерпел поражение! – пробормотала она.
– В подобном деле поражения не бывает, есть только отсрочка на некоторое время, и за это время прежних бойцов сменяют новые!
– Может быть, вы правы, но я вижу, что проходят годы, сменяются поколения, а у власти всегда стоит одна и та же порода людей, и все той же породы люди сидят за решеткой.
– Наберитесь терпения! Мы движемся вперед!
– Кружа по своим камерам?
– Да хватит уже политики! – с неожиданной решительностью воскликнула Луиза.
Она заставила мужа и Софи сесть и развернула принесенные свертки, в одном из которых оказались книги, в другом – пирог. Анн-Жозеф отправилась за тарелками и стаканами к буфету, который явно был предоставлен не тюремным начальством. Кроме него, обстановка камеры состояла из нескольких разрозненных стульев, письменного стола, походной складной кровати, лохани и кувшина с водой. В одном из углов, прямо на полу, высились кипы бумаг. На стенах красовались гравюры 1848 года с изображением боев на баррикадах и карикатура на Наполеона III. Свет проникал сюда через квадратное окно, забранное решеткой из толстых железных прутьев. Размером камера была приблизительно пять на шесть шагов.
– Как это вам позволили развесить такие картинки по стенам? – удивилась Софи.
– Я здесь у себя дома, – с гордостью ответил Вавассер. – Они имеют право заключить меня под стражу, но не имеют ни малейшего права лишать меня моих убеждений!
– Решительно, французская империя куда более терпима, чем российская! На каторге в Петровском Заводе мы могли обставлять свои камеры, как нам вздумается, но хотела бы я посмотреть на того из нас, который посмел бы развесить по стенам картинки опасного содержания!.. Скажите, а вас заставляют заниматься уборкой?
– Только этого еще недоставало! По своему статусу мы приравнены к военнопленным! Что касается хозяйства, этим занимаются помощники, заключенные из уголовных, за пятнадцать франков в месяц.
– А как вас кормят?
– Вполне прилично. Если мы не хотим есть то, что дают, можно поесть в столовой или заказать еду из ресторана.
– А переписку вашу читают?
– Думаю, да. Но в любом случае нам позволено писать все, что захотим, и письма доходят по назначению.
– У нас камеры запирали только на ночь.
– У нас тоже. В остальное время мы можем разгуливать по всей тюрьме, ходить из камеры в камеру, во всякое время спускаться во двор, устраивать собрания, принимать друзей, устраивать в своей камере ужины на несколько персон…
– Одним словом, вам не разрешено только выходить отсюда!
– Даже это мы можем делать время от времени, при условии что вернемся к полуночи.
Софи с понимающим видом покивала головой: генерал Лепарский ничего нового не выдумал.
– А когда же вас в следующий раз отпустят? – спросила она.
– Чуть больше чем через месяц, – поспешно вмешалась Луиза. – И тогда мы устроим дома маленький праздник!
Ее глаза сияли робким счастьем. Софи с Вавассером долго обсуждали свой тюремный опыт, сравнивали русские тюрьмы с французскими, одно одобряли, другое критиковали, и все это очень серьезно, с видом знатоков. Затем, пока Анн-Жозеф расставляла на столе стаканы и тарелки, Софи поднялась, чтобы прочитать выцарапанные на каменных стенах надписи. Среди путаницы имен и дат разобрала несколько дышащих местью высказываний: «Преследуют и тиранят почти всегда именем закона. – Ламенне». «Умри, если надо, но скажи правду! – Марат». «Говорить, бездействуя, – самый низкий вид предательства. – Вавассер».
Софи села на прежнее место, подумав: «Он не меняется». И почувствовала неловкость, смутилась, как будто замедлила шаг, чтобы перевести дыхание, идя рядом с человеком моложе себя.
– Как вам показалась Франция? – внезапно спросил Вавассер.
– Чудесная! – не подумав, ляпнула застигнутая врасплох Софи первое, что пришло в голову.
Вавассер нахмурился.
– Ну вот, ты опять за свое! – вмешалась Луиза. – Лучше посмотри, что мадам Озарёва тебе принесла!
А Софи-то совсем позабыла про шампанское. Надо было срочно исправить положение, и, вытащив обе бутылки, она поставила их на стол. Вавассер схватил одну и принялся откупоривать, приговаривая:
– Но как же это мило… как мило…
Потом вернулся к прежней теме:
– Так, значит, Франция вам показалась чудесной?
– В сравнении с Россией – да, – ответила Софи.
– И этот режим чудесен, по-вашему?..
– Пока что я не могу о нем судить. Но вынуждена признать, что, попробовав жить при республике, большинство французов проголосовало за возвращение к автократии. Человеку, который ставит волю народа превыше всего, трудно поспорить с таким фактом!
Пробка стрельнула в потолок, из горлышка полезла пена, дети захлопали в ладоши, и Вавассер принялся разливать шампанское.
– Не знаю, с кем вы встречались с тех пор, как приехали сюда, но позвольте вам сказать, что вы плохо осведомлены! – бурчал он при этом. – Народ был обманут авантюристом, который, объявив себя верным принципу всеобщего избирательного права, никогда не имел других намерений, кроме того, чтобы править единолично. Если Наполеону удался государственный переворот 2 декабря, то лишь потому, что он предварительно усыпил обещаниями бдительность рабочих масс. И потом, на его стороне была армия. В мгновение ока все предводители оппозиции были арестованы или изгнаны из страны… Эдгар Кине, Виктор Гюго, Дюссу, и это далеко не все… Людей сотнями высылали в Кайенн, в Алжир… Газеты закрывали, тайные общества разгоняли, полиция везде совала свой нос! Покой благодаря пустоте, послушание благодаря угрозам!..
– Какой ужас! – воскликнула Софи. – Но я же этого не знала…
– Потому что, приехав в Париж, вы постучались не в ту дверь!
– Если все обстоит таким образом, у императорской власти больше не осталось противников!
– Нельзя одним ударом снести все головы, которые высовываются из ряда. Республика в течение четырех лет представляла собой законное правление в стране. Благодаря ей в толпе распространились некоторые теории, зародились кое-какие надежды, и деспотизму, каким бы жестоким он ни был, уже не удастся их задушить. Полиция нас преследует, повсюду кишат доносчики, но уже намечается движение среди молодежи Латинского квартала, в мастерских, на заводах и даже в некоторых салонах!..
