— А шнурочки я тебе не верну, не понадобятся тебе шнурочки, — сказало заболевшее солнце с гнусавой ласковой хрипотцой, тараня лицо Андрея полями широкой шляпы и сверля его вкривь и вкось смоляными стеклышками очков. — В белых тапках тебе скоро лежать в сосновом гробу по наивности своей и доверчивости.
— Как это? — Андрей Т. не понял.
— А вот так, — ответило солнце и ткнуло подагрическим пальцем Андрею за левое плечо. — Вон она, пятая мыловаренная фабрика, видишь, дым из трубы? — Андрей Т. повернул голову и увидел низкорослое здание с черной пароходной трубой, из которой неряшливыми клубами к небу уходил дым. Рядом, понурив головы, сидели дохлые, замученные дворняги. Стрелка на чугунном столбе показывала на деревянный барак, где красными плакатными буквами на воротах было написано: ЖИВОДЕРНЯ.Гляди, гляди, — сказало за спиной солнце, — такое ни в каком кино не показывают. — Ворота живодерни раскрылись, и оттуда раздался свист. Собаки подняли морды. «Тю-тю-тю, доходяги»,послышался из ворот голос. Собаки неуверенно поднялись. «Кушать подано», — из проема высунулась рука. Она сжимала поддон с кусками сырого мяса. Собаки весело заворчали и скопом устремились в ворота. — Жрать захочешь, последнюю шкуру с себя отдашь, — хихикнуло за спиной солнце. Андрея Т. передернуло. Ладно, — сказало солнце, — мыловаренную фабрику мы, считай, прошли, живодерню тоже, ну, свалку и диспансер опускаем, это так, ничего особенного. Что у нас там осталось? Так-так-так, бетонный забор — ну и черт с ним, с этим забором, все равно за ним одни мухоморы, а учебные стрельбы начнутся только через неделю. Болото! Хе-хе, болото. Да, кстати, а где твои болотные сапоги? Там же без них хана. Эх, молодежь, молодежь, никакой у вас нынче памяти. Придется опустить и болото. — Солнце хрипло прокашлялось. — Ладно, считай, пришли. Вышку я тоже вычеркнул, и часового, и твои документы, ты же все равно их забыл. А теперь открывай глаза.
Глава 3
Солнце было на месте, где ему полагалось быть, — то есть на вечереющем небе. Правда, небо это было забрано в переплет окна, и по пыльному надтреснутому стеклу путешествовали полусонные мухи.
— Где я? — спросил Андрей Т., обращаясь неизвестно к кому.
— В ЗАМАСКе, где же еще, — обыденным голосом ответил Андрею Т. неизвестно кто.
— В замазке, — автоматически повторил Андрей Т., представив себя маленьким паучком в янтаре, глядящим на мир вокруг остекленевшими доисторическими глазами. — То есть как это? — дошла наконец до Андрея вся нелепость услышанного ответа. Какая, к черту, замазка?
— ЗАМАСКа — она не «какая», она — «какой». Заповедник Материализованных Сказок, сокращенно — ЗАМАСКа.
Медленно, словно после дурного сна, Андрей Т. приходил в себя. Потрогал пальцами веки, надавил на глазные яблоки. Голова вроде бы не болела, руки-ноги были на месте.
— Тоже мне — Заповедник, — услышал он прежний голос. Только одно название.
Андрей Т. повернул голову от окна. И тут же об этом пожалел. На зашарпанном, вытертом ногами линолеуме, застилающем разбегающийся в обе стороны коридор, у стены напротив него стоял дряхлый, седой петух и жаловался человеческим голосом:
— Голые помещения, никаких удобств. Хоть бы рога какие на стенку повесили, какой-никакой насест.
— Денег у них нет на рога, — послышался голос сбоку. Андрей Т. посмотрел туда, и сердце его покрылось изморозью. Навстречу ковылял волк. Весь он был какой-то побитый, с опущенными не по-волчьи ушами и с волочащимся по полу хвостом.
— Знаем мы ихние «нету денег». — Петух приподнял крыло и почесал клювом под мышкой. — Сами, вон, дворцов понастроили. В дубленках ходят, на «мерседесах» ездят. А тут протирай перья об их линолеум, мерзни на подоконниках, не жизнь, одно прозябание. Да я, когда при царе Дадоне в охране служил, ел — от пуза, и не какое-нибудь там гнилое пшено, а пшеницу, самую что ни на есть отборную. И пил — по утрам квасок, за ужином — то винцо, то бражку. И если что не по мне, у меня разговор короткий — слечу, бывало, со шпиля да обидчику клювом в глаз. Царь, не царь — это мне все равно: глаз — вон, и к следующему клиенту. Отбою, между прочим, от предложений не было. В деньгах купался, как теперь вон эти в своих личных бассейнах.
— Да уж. — Волк уселся рядышком с петухом и стал нервно бить хвостом о линолеум. — Не кормят почти, не поят, кино — только по воскресеньям, и то крутят одно' и тоже. Лично меня от «Семнадцати мгновений весны» уже одной водою тошнит. Я Штирлица этого сил моих нет как ненавижу. Попался бы он мне в свое время где-нибудь в чистом поле, никакая б ему фашистская ксива не помогла. И «Титаник» их этот — тоже дерьмо. Волк вздохнул, в глазах его блеснула слеза. — Продать они нас хотят, вот что я вам скажу. В Диснейленд, в Мульттаун, американцам. Не выйдет. — Волк встал на все лапы и грозно оглядел коридор. — Я им не какой-нибудь безродный космополит. Родина — моя мать, а Тамбов мне заместо папы…
— Америка, Диснейленд… Кому ты нужен там, такой доходяга. У них своих нахлебников — негров всяких, пуэрториканцов — что козлов недоенных, а тут еще ты им на гузно свалишься со своей волчьей харей. Тоже мне, Шварценеггер. — Рядом с волком сидело (или лежало) нечто, очень похожее на старый футбольный мяч, — такое же круглое, грязное, с продранными боками и нарисованным фломастером ртом. Оно-то и рассуждало на тему «Родина и эмиграция».
— Колобок прав, — поддакнул справа кто-то еще, — кому мы там такие нужны.
Андрей Т. посмотрел туда и даже не улыбнулся. Это говорил крокодил. Рот его едва раскрывался, обмотанный нелепым бинтом с торчащим наверху бантиком. Похоже, у крокодила болели зубы.
Странного народца вокруг становилось больше и больше. Вроде бы, когда Андрей Т. повернул голову от окна, коридор был почти пустой — ну, сидел у стены петух, хотя, если честно, и петуха-то никакого у стены поначалу не было, — и вот, пяти минут не прошло, а в коридоре уже буквально не протолкнуться от всех этих слоновьих хоботов, деревянных ступ с торчащими из них вениками да метлами, каких-то дураковатых малых с облупленными носами и в ватниках на голое тело, тщедушных девочек с перемазанными золою лицами, краснорожих дедов-морозов, маленьких чертенят с манерами азиатских детей, побирающихся в поездах метро, и прочих экзотических экземпляров. Наверное, в ЗАМАСКе наступило что-то, похожее на час пик. На Андрея Т. не обращали внимания, он медленно шел в толпе, изучая непривычную обстановку и прислушиваясь к разговорам.
— Все беды от неудовольствия проистекают, — говорил кто-то, невидимый за лесом перепончатых крыльев и ослиных ушей, выросший перед глазами Андрея Т., — и ежели, значить, дать человеку все — хлебца, отрубей пареных, — то и будет не человек, а ангел…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
