аккуратно сгребать в мешок для вещдоков упавшие ягоды и золото и серебро листвы.
Волк благоразумно издали нюхал ежа. Василий видел, как тот приоткрыл блестящую бусинку глаза, заметил волка и снова зажмурился.
Баюн, решив размяться, трусцой добежал до ближайших кустов. И громко замяукал. Под кустами лежали аккуратно увязанные мешочки с целым грузом вишен, похоже, собранные для незаконной торговли.
Луша, оставив волка стеречь преступника, подбежала, на ходу выхватывая табельное оружие.
— Ай да Вася, — разглядев мешочки, сказала она. — Ай да молодец! Айда в самоуправу протокол составлять.
Несмотря на середину ночи, засыпавшей небо искорками звезд, и почти висящую на кроне молодильной вишни луну, была участковый детектив бодра и деятельна. И с грузом похищенного товара, короной и похитителем управилась легко. Мешки они навьючили на волка и гордо вернулись у контору через спящую деревню.
Серый пошел дремать в будку, а Луша вымыла Василию лапы и впустила его в дом.
Пакеты, пересчитав и опечатав, сложила в сундук для улик, а корону и ворюгу-ежа определила на стол для допроса.
Альбинос высунул из форменной фуражки усатую волохатую морду и попытался тяпнуть детектива за палец. Василий вскочил на угол стола и навис над ним, упираясь в столешницу передними лапами и пылая глазами. Давил размерами. И преступник увял и спекся. И заговорил.
Что за несправедливость такая? Честный певец, баюн, не в силах слова сказать по-человечески, все они обращаются для остальных в кошачий мяв и мурлыканье. А тут преступник, зараза мелкая, как по писаному человеческим голосом шпарит!
Василий спрыгнул, улегся на диван, выпустив показательно когти, и в допрос не лез.
Луша задумчиво катала по зеленому сукну стола золотую корону. Масляно сверкали самоцветы. Торчали изогнутые зубцы.
— Переедание вредит, — пялясь на нее, буркнул еж. — Каюсь. Готов возместить.
— А это ты на зиму себе запасал, да? — кивнула Луша на сундук с уликами.
— Это он особенный молодильный наркоман, — не удержался все же Василий, — не съест молодильную вишенку — считай, день прошел зря…
Но слова обратились в утробное ворчание. Как обычно.
Еж душераздирающе зевнул:
— Не по чину с царской особой разговариваешь. Аааааааааааа.
— С царской? — Луша хмыкнула.
— И еще жертвой печальных обстоятельств и ужа-асного проклятия!
Похоже, тема эта была для ежа животрепещущей. Он дернул коротким белесым хвостиком, торчащим из-под колючек, и забегал по столу, пролетая корону насквозь.
— Сидеть! — гаркнула девушка. Еж опешил и уселся, уныло свесим передние лапоньки.
— Все как есть, чистую правду тебе говорю! Как на духу, век воли не видать!
Голос у него был красивый, бархатный, и баюн подумал, что таким голосом еж запросто может Лушу очаровать. И переполз поближе, чтобы вмешаться в нужный момент. Но Луша как-то не сильно очаровывалась. Достала из ящика стола бланк протокола, открыла чернильницу, обмакнула перо… Рутина.
— Ну, излагайте, ваше величество.
— Высочество, — поправил ежик печально. — Я царский сын. Э… королевский.
Он поерзал под лампой. Золотые кончики иголок засверкали на свету.
— Отец мой был королем, и мать.
— Ежиным?
— Человеческим, — вся его мохнатая светлая морда выражала скуку и возмущение оказанным недоверием или вовсе глупостью женщины-следователя. — Прокляли меня… до моего рождения. То ли на крестины ведьму не позвали, то ли…
Он попытался пожать плечами и не преуспел.
— В общем, я родился ежом. Иголки у меня тогда были мягкими, ничего такого… — ворюга зачем-то покосился на Василия. — Но конфуз! На все государство! Единственный наследник — и еж. Папа отрекся от меня, мама…
На жалость давит, подумал баюн. Луша в задумчивости почесала нос пером:
— А нельзя ли… как-нибудь ближе к делу?
— Так я по делу и говорю, — возмутился королевич. — Опытные люди пообещали им, что когда я женюсь — проклятье снимется. А пока то да се, я взялся за науки, а после занялся фермерством. Овец пасти начал. И так они расплодились, что отец опять стал недоволен и приказал мне заняться чем-либо не таким экологически вредным. Ну я и… — еж лапой почесал затылок, — стал вишнями торговать.
— Ворованными.
— Почему? — он запыхтел. — Я только сушеные собирал. Все равно они на ветках вялились и зря пропадали. И птичкам сплошной вред. Представляете, как это: вдруг вновь очутиться в яйце⁈
Луша наклонила голову и сердито посмотрела на рассказчика. Он не смутился.
— Ну, годы шли, я не молодел, а достойной невесты все не было. И недостойной. Дочки мельника, трактирщика, крестьянки — это такой мезальянс! А потом и этих не стало. Я омолодиться немного решил.
— За чужой счет.
— Нача-альник! — проныл еж.
— А как ты овец-то пас… такой маленький?
— Так я не был маленький! Вы же сами видели! Нормального человеческого роста, только в шкурке ежиной! Колючки, то да се. И блохи.
Еж встрепенулся.
— Вы представляете, каково это — почесаться под колючками, если лапы не достают? Ну и терся о вишню… спиной. И ягоды пробовал. А потом вдруг корона стала мне велика…
«Жадность фраера сгубила», — подумал Василий.
— Хорошо, — Луша подхватила ежа под мягкое пузико и упрятала в туесок. — Ночь побудешь в камере. А утром перед Марфой извинишься. И все до единой вишенки вернешь и отработаешь. Ну, кроме тех, что съел. И корону ей отдашь. Я ее конфискую.
Она помахала протоколом в воздухе, чтобы быстрее сох. И заставила королевича заверить его отпечатком смоченной в чернилах лапы.
Еж понуро и молча сидел в туеске. Видимо, осознавал глубины своего морального падения. И утрату короны.
А утром они отправились к Марфе.
Луша, сдвинув скатерть, поставила туесок с ежиком на стол и раскрыла.
— Ух ти кто у нас такой? — засюсюкала Марфа, намереваясь погладить ежа пальцем. Тот обнажил острые зубки и тяпнул. Но реакция у бабки оказалась, как у космонавта.
— Ох прости, прости! — выдавил на шерстистую морду слезинку еж-королевич. — Мне трудно справляться с инстинктами.
И еще раз поведал свою душераздирающую историю.
— Ну что? Оставляю его вам?
Бабка подбоченилась:
— А я не проти выйти замуж за прынца. Только чего он у вас маленький такой?
— Так вишен объелся, — Луша пожала плечами. И указала на сложенные мешочки: — Эти вот возвращаем.
— Эти в богадельни раздай. Негоже быть жадной будущей королеве. Погодите, выйду сейчас.
Василий, перегнувшись над столом, наслаждался спектаклем: как наглый ворюга-еж, услыхав о предстоящей женитьбе, огрызком хвостика вжимается в угол туеса и жмурит глаза, надеясь, что все как-нибудь само рассосется.
Баюн сказал бы Луше, что подобное наказание выглядит как-то слишком уж сурово. Да не успел. Загремели двери, и появилась вроде бы бабка Марфа, но теперь как бы и не она.
Дородная красавица с золотой косой
