сформировать интербригады. Цени.
Геноссе Пик загасил папиросу в пепельнице, сложил руки перед собой, его глаза смотрели прямо на собеседника. Тот спокойно выдержал пристальный взгляд в упор. Видно было, комбриг не знает с чего начать. Наконец, он глубоко вздохнул, откинулся на спинку стула и заложил руки за голову.
— Я сегодня всех на плац отправил. А то ходить разучились, боевого духа, чувства плеча не чувствовалось. Житников с утра людей гоняет.
Вот и понятно, почему в штабе так тихо. Интересно, а вызвал то зачем? Бользен слишком долго работал в подполье, чтоб понимать, ничего случайно не делается и не происходит. Пик сначала зондировал почву отвлеченными разговорами, проверял реакцию. И явно, старый штурмовик еще не решил, стоит ли переходить к делу.
— Я не зря об Ольге спрашивал. Ей родственники из России давно писали? Что там происходит? Мне не газетная пропаганда и не обжигающая правда в партийной прессе интересна. Как там на самом деле живут? — голос Вильгельма звучал искренне.
— Хорошо, — Рихард машинально расстегнул воротник.
— Тети и дяди иногда пишут. С родителями она давно разругалась. Последнее письмо от сестры было года два назад. Софья вышла замуж, уехала с мужем в Холм. Это недалеко от польской границы. Родственники пишут, у нее все хорошо, муж выкрест работает на фабрике.
— Что хоть там происходит?
— Вилли, все что пишут Ольге, это сплетни о соседях в еврейском квартале Минска, жалобы на домовладельцев и дворников, нудное перечисление всякой родни и их мелочных проблем. Это все можно услышать в любом кафе Меца, от любого таксиста или чистильщика обуви. У мальчика выпал молочный зуб. Племянник шалит в школе, плохо учится, не уважает старших. У мужа сестры дядиного друга неприятности, замела полиция. Но это и не удивительно, он промышлял скупкой.
— Это и интересно. Быт простых людей, жизнь в провинции. О чем они думают? Что их беспокоит?
— Знаешь, они привыкли. Для них давно нормальна неприязнь к евреям, они сами держатся за общину, не выдают своих полиции, обманывают в ответ на несправедливость русского великодержавия. Все говорят о переезде, многие хотят уехать в Палестину, но это только разговоры. Мало кто уезжает, и стараются эмигрировать в Америку. Для переезда нужны деньги, нужно все продать в России, нужна смелость начать все заново, а этого у них нет.
— Очень интересно. Везде так, люди не понимают своих интересов, не готовы отдать малое за справедливость в будущем.
— Я это в Германии видел.
Рихард понимал, уже сказано больше, чем нужно, но не хотел прекращать этот разговор. Ему нужно было выговориться. Пусть даже с Вилли. Нет, друзьями они не были. Но именно Пик поддержал, вернувшегося из Китая, морально раздавленного Рихарда в далеком двадцать пятом. Вилли нужен был лидер Ротфронтовской дружины в Любеке, он и предложил Рихарду это дело. Хорошо получилось. Даже после всех разгромов и поражений, Рихард Бользен сохранил часть людей. Да, сейчас в его батальоне любекских, ростокских и потсдамских боевиков наберется на целый взвод, а то и два. С ними Рихард дрался на баррикадах Берлина в двадцать восьмом, с ними уходил в Чехию после победы штрассеровцев.
— Ты сам знаешь. Мы все были за правду, за справедливость, за реальные права рабочих, мы дрались против капиталистов. Но каждый за свою правду. Правое крыло сотрудничало с нацистами и правительством. Сейчас из них каждый второй, не считая первого перешел в НСДАП. — Рихард презрительно сплюнул сквозь зубы. — Центристы лавировали между теми и этими, в результате их презирали все. Только мы настоящие коммунисты вели реальную работу. А бюргеры голосовали за Штрассера, верили его словам о справедливости и национальном единении угнетенных с угнетателями. Бюргерам хватало подачек от Круппов и Дюпонов, плевать они хотели на справедливость, они сами надеются стать предпринимателями, выжимать соки из рабочих, грабить колонии, евреев и поляков.
Рихард горько усмехнулся.
— Знаешь, в России тоже самое. Те самые народные массы нас терпеть не могут. Многие ненавидят за террор. Они нас используют, чтобы выбить что-то из промышленников, но с нами не пойдут. Вот, за черносотенцев русские рабочие горой. Крестьяне своего царя боготворят, они за право собственности на землю, за школы в каждом селе, за «Доброфлотовские» элеваторы и дешевые кредиты Николашке памятники воздвигают.
— Я так и предполагал, — согласился Вилли. — Спасибо тебе. И знаешь, никогда никому больше этого не говори. Тебе рассказывали, сколько на тебя пришло жалоб за интернациональный батальон? Многим не понравилась идея настоящего интернационализма.
— Понимаю. Розенберг кляузничал?
— Яков тебя поддержал.
— Ты за этим меня вызывал?
— Не только. Скоро придут пушки. Противотанковые «Шкоды». Заранее готовь взвод артиллеристов.
— «Шкоды»? Где нашли?
— Не французы, конечно. Наши постарались, перекупили. От куратора мы максимум могли рассчитывать на старые дюймовые Гочкисы. Сам знаешь.
Штаб Рихард покидал в противоречивых чувствах. Вилли вытянул его на искренность, но и сам многое сказал. Сказал то, что стараются не говорить. Среди товарищей многие теряют связь с реальностью, живут в мире иллюзий. Вилли показал, что он не такой. Настоящий товарищ, всегда подставит плечо, никогда не бросит своих, даже ради общего блага.
Погода стояла паршивая. Теплая слякотная осень, начало зимы Лотарингии. Выпавший ночью снег уже растаял. На асфальте лужи, везде грязь. С неба что-то моросит непонятное. И не разберешь, дождь это, или поднятая ветром водная взвесь. Сырость заползает под шинель. По спине перебирает слизкими лапками холодок. После теплого сухого светлого кабинета комбрига чувствуешь себя бродячей собакой на улице. Мерзопакостно.
— Геноссе, капитан! — рядом остановилась машина. Тот же самый «Ситроен», привезший Бользена из расположения батальона.
— В казарму!
— Так точно!
Домой капитан вернулся только вечером. По заведенному порядку за ужином о работе и службе не говорили. Всему свое время. Нельзя жить одной политикой, тем более Джулия хоть и маленькая, но запоминает все. Никогда не знаешь, что и где ляпнет ребенок. А няне Ольга не доверяла, говорила она Джулию берет только потому, что считает Бользенов немцами.
Ночью Рихарду приснилась Рут. Неукротимая фурия Рут Фишер одна из вождей левого крыла компартии. Только Рихард знал, какая она может быть нежной и страстной в постели. Во сне они ехали по ночному Берлину, взявшись за руки шли по набережной Шпрее, смотрели на город с крыши старого здания. Рут улыбалась, не умолкая рассказывала что-то важное, очень нужное здесь и сейчас. Слова растворялись в шуме ветра,
