«Не хмурься, критик, не отринь сонета!..»
Не хмурься, критик, не отринь сонета!Он ключ, которым сердце открывалСвое Шекспир; Петрарка врачевалПечаль, когда звенела лютня эта;
У Тассо часто флейтой он взывал;Им скорбь Камоэнса была согрета;Он в кипарисовый венок поэта,Которым Дант чело короновал,
Вплетен, как мирт; он, как светляк бессонный,Вел Спенсера на трудный перевал,Из царства фей, дорогой потаенной;
Трубой в руках у Мильтона он стал,Чье медногласье душу возвышало;Увы, труба звучала слишком мало!
«Отшельницам не тесно жить по кельям…»
Отшельницам не тесно жить по кельям;В пещерах жизнь пустыннику легка;Весь день поэт не сходит с чердака;Работница поет за рукодельем;
Ткач любит стан свой; в Форнер-Фелльс к ущельямПчела с полей летит издалека,Чтоб утонуть там в чашечке цветка;И узники живут в тюрьме с весельем.
Вот почему так любо мне замкнуть,В час отдыха, мысль вольную поэтаВ размере трудном тесного сонета.
Я рад, когда он в сердце чье-нибудь,Узнавшее излишней воли бремя,Прольет отраду, как и мне, на время.
Сонет, написанный на Вестминстерском мосту 3 сентября 1802 года
Нет зрелища пленительней! И в комНе дрогнет дух бесчувственно-упрямыйПри виде величавой панорамы,Где утро – будто в ризы – все кругом
Одело в Красоту. И каждый дом,Суда в порту, театры, башни, храмы,Река в сверканье этой мирной рамы,Все утопает в блеске голубом.
Нет, никогда так ярко не вставалоТак первозданно солнце над рекой,Так чутко тишина не колдовала,
Вода не знала ясности такой.И город спит. Еще прохожих мало,И в Сердце мощном царствует покой.
«Путь суеты – с него нам не свернуть!..»
Путь суеты – с него нам не свернуть!Проходит жизнь за выгодой в погоне;Наш род Природе – как бы посторонний,Мы от нее свободны, вот в чем жуть.
Пусть лунный свет волны ласкает грудь,Пускай ветра зайдутся в диком стонеИли заснут, как спит цветок в бутоне, —Все это нас не может всколыхнуть.
О Боже! Для чего в дали блаженнойЯзычником родиться я не мог!Своей наивной верой вдохновенный,
Я в мире так бы не был одинок:Протей вставал бы предо мной из пеныИ дул Тритон в свой перевитый рог!
У моря
Вечерняя безветренная тишь.Монахине, свершающей обряд,Подобно время. Солнечный закатКак бы в своем покое потонул.
У моря, как у райских врат, стоишь.Прислушайся: проснулся мощный Дух!Извечным ритмом наш волнует слухЕго сплошной громоподобный гул.
Дитя мое, гуляя здесь со мной,Пусть и чужда ты мысли неземной —Но все ж твое чудесно естество.
Преданью ты причастна круглый годИ сокровенный храм твой стережетНезримое тобою Божество.
«Признаться, я не очень-то охоч…»
Признаться, я не очень-то охочДо тихих радостей молвы скандальной;Судить соседей с высоты моральнойДа слухи в ступе без толку толочь —
Про чью-то мать-страдалицу, про дочь —Строптивицу, – весь этот вздор банальныйСтирается с меня, как в зале бальнойРазметка мелом в праздничную ночь.
Не лучше ль вместо словоговореньяС безмолвным другом иль наединеСидеть, забыв стремленья и волненья —
Сидеть и слушать в долгой тишине,Как чайник закипает на огнеИ вспыхивают в очаге поленья?
«Я думал: «Милый край! Чрез много лет…»
Я думал: «Милый край! Чрез много лет,Когда тебя, даст Бог, увижу снова,Воспоминанья детства дорогого,Минувшей дружбы, радостей и бед
Мне будут тяжким бременем». Но нет!Я возвратился, – и тоска былогоМеня не мучит, не гнетет сурово,И слезы мне не застят белый свет.
Растерянно, смущенно и сутулоСтоял я, озираючись вокруг:Как съежились ручей, и холм, и луг!
Как будто Время палочкой взмахнуло…Стоял, смотрел – и рассмеялся вдруг,И всю мою печаль как ветром сдуло.
Бессонница
Земля в цвету и чистый небосвод,Жужжанье пчел, медлительное стадо,И шум дождя, и шум от водопада,И зрелость нив, и поздних птиц отлет —
Я вспоминаю все – и сон нейдет,Но долго ждать еще рассвета надо.Ворвется щебет утреннего сада,Начнет кукушка свой печальный счет.
Две ночи я в борьбе с бегущим сномГлаз не сомкнул, и вот сегодня – эта!Настанет утро – что за радость в нем,
Когда не спал и маялся до света.Приди, поставь рубеж меж днем и днем,Хранитель сил и ясных дум поэта!
«Все море сплошь усеяли суда…»
Все море сплошь усеяли суда,Их, как по небу звезды, разметало:Одних на рейде волнами качало,Других несло неведомо куда.
И шхуну заприметил я тогда:Чуть вздрагивая под толчками шквала,Она из бухты весело бежала,Своей оснасткой пышною горда.
Что мне она! Но, глаз не отрывая,Я, как влюбленный, вслед глядел с тоской;Ей не страшна погода штилевая:
Ее приход встряхнет любой покой…Она прошла вдоль мыса, покидаяЗалив, – и вышла на простор морской.
«Слаб человек и разуменьем слеп…»
«Слаб человек и разуменьем слеп;Тяжел он для Удачи легкокрылой,Беспомощен пред Памятью унылойИ в тщетной жажде Радости нелеп!» —
Так думал тот, кто сумерки судебВпервые озарил волшебной Силой,Что сразу вознесла Рассудок хилыйНад тусклой явью будничных потреб.
Воображенье – вот сей дар желанный,Свет мысленный и истинный оплот,Лишь амарант его благоуханный
Чело страдальца тихо обовьет, —Его не сдуют бедствий ураганы,Его и ветер скорби не сомнет.
«О Сумрак, предвечерья государь!..»
О Сумрак, предвечерья государь!Халиф на час, ты Тьмы ночной щедрее,Когда стираешь, над землею рея,Все преходящее. – О древний царь!
Не так ли за грядой скалистой встарьМерцал залив, когда в ложбине хмуройКосматый бритт, покрытый волчьей шкурой,Устраивал себе ночлег? Дикарь,
Что мог узреть он в меркнущем простореПред тем, как сном его глаза смежило? —То, что доныне видим мы вдали:
Подкову темных гор, и это море,Прибой и звезды – все, что есть и былоОт сотворенья неба и земли.
«Смутясь от радости, я обернулся…»
Смутясь от радости, я обернулся,Чтоб поделиться – с кем, как не с тобой? —Но над твоей могильною плитой,Увы, давно безмолвный мрак сомкнулся.
Любовь моя! Я словно бы очнулсяОт наваждения… Ужель я могЗабыть, хотя бы на ничтожный срок,Свою потерю? Как я обманулся?
И так мне стало больно в этот миг,Как никогда еще – с той самой даты,Когда, у гроба стоя, я постиг,
Неотвратимым холодом объятый,Что навсегда померк небесный ликИ годы мне не возместят утраты.
Внутреннее зрение
Блажен идущий, отвративший взорОт местности, чьи краски и чертыЗовут себя разглядывать в упор,Минующий прекрасные цветы.
Ему иной желаннее простор:Пространство грезы, нежный зов мечты —Как бы мгновенно сотканный узорМеж блеском и затменьем красоты.
Любовь и Мысль, незримые для глаз,Покинут нас – и с Музой в свой чередМы поспешим проститься в тот же час.
Покуда ж вдохновение живет —Росу на песнопение прольетНебесный разум, заключенный в нас.
Далекому другу
О, не молчи! Или любовь – цветок?И холод отдаленья моегоУбил последний слабый лепестокПрекрасного цветения его?
Я, словно странник, нищ и одинок.Прерви свой сон, как злое колдовство!Поверь, что счастья твоего залогЛишь в исполненье долга своего.
Откликнись же! Пусть сердце-сиротаПечальней опустевшего гнезда,Засыпанного снегом средь нагих
И зябнущих шиповника ветвей, —Но тысячью признаний дорогихСомненья нестерпимые развей!
«Я отложил перо; мне шквальный ветер пел…»
Я отложил перо; мне шквальный ветер пелО бригах гибнущих, о буреломных чащах, —Полуночный псалом, утраченный для спящихНевольников забот и повседневных дел.
Помыслил я тогда: вот мой земной удел —Внимать мелодии, без меры и созвучий,Чтоб я ответствовал на вещий зов певучийИ страстным языком природы овладел.
Немногим явственен надгробный стон такой,Звучащий набожно над горем и тоскойДавно минувших лет; но он как буря эта,
Порывом яростным печаля сердце мне,О наступающей пророчит тишине,О легкой зыби волн в сиянии рассвета.
Отплытие
