Улов выбрасывать Алешка не стал, распихал его по карманам и отправился вернуть Дедуле лоток. И заодно похвастаться добычей. Шурика с Князьком Алешка категорически отправил домой. Потому что Шурик, даже сидя на берегу, ухитрился промочить и ноги, и штаны. Алешка его напутствовал:
— Маме не говори, а то на нее опять мигрень нападет. Поменяй носки и штаны. Все понял Шагайте оба —два.
— Ну че — спросил Дедуля Алешку с интересом. — Намыл на гармошку — Заглянул в лоток. — Не густо, однако.
Алешка вывернул карманы. Пробки дед выбросил сразу, ключик вернул Алешке, монетки «определил» на подоконник, а подковке шибко обрадовался.
— Подоришь ее мне На счастье. Ладная подковка, не простая.
— Только маленькая, — посетовал Алешка. — Как игрушечная.
— Да ты че, Лексей! Она ж волшебная! С козлиного копыта.
— Да вы че — в свою очередь изумился Алешка. — У вас тут козлов куют, что ли
— Да это не мы, это домовые бесхозные.
— Домовые — обрадовался Алешка — большой специалист по отлову привидений и прочей нечисти. — Они на козлах скачут По ночам В подвале
— Ну! Ты нешто не знал А еще городской. В барском доме их полно, как мышей в амбаре. Маленькие такие, лохматенькие. Со всей округи собрались. Смекаешь
— Врубился! — У Алешки даже пятки от восторга зачесались — хоть сейчас беги в подвал, с лохматенькими домовыми пообщаться. — Я так и знал! В этом подвале все время кто —то шебуршит.
— А то! Дом —то к тому подходящий. — Дедуля уселся поудобнее, достал свою трубку и густо задымил. — Энтот дом, его ведь новые хозяева на развалинах выстроили. Старый в войну дотла разорили, остались от него одни подвалы. Огромадные. Старый барин в них свои запасы держал — вина всякие, в бочках, в бутылках, со всего свету их собирал. Конечное дело, мужички подвалы почистили. Но, сдается мне, не до конца. Однако не в том дело. А дело в том, что на старом пожарище да на развалинах нельзя новый дом становить. Особенно ежели в нем подпол сохранился. В таком дому, в подвале, со всей округи неприютные домовые собираются.
— Это что за фишка Неприютные ..
— Сам ты, Лексей, фишка! Неприютные — это которые без своего жилья остались. Оне оттого злые и вредные. И живут себе ровно колхозом. Мышей разводят, шебуршат по ночам. А в лунную ночь на козлах катаются.
— Здорово! — сказал Алешка без тени недоверия в голосе. — Вот бы посмотреть —то! Вы их видели На козлах
— Ты что, Лексей! Их никто не видел. А кто увидит — три дня по —хорошему не проживет. Заикаться начнет или хромать на обе —две ноги. Смекаешь
— Смекаю, — согласился Алешка, подумав: никто их не видел, а все о них знают.
— У нас ведь местность особая, колдовская. Недаром наша речка такая хитрая, и не зря она Тайнинкой зовется. — И Дедуля опять завел свою любимую сказку…
Но Алешка слушал ее уже без внимания — не терпелось забраться в подвал и посмотреть, как неприютные домовые на козлах катаются. В лунную ночь. Ради такого дела можно потом и позаикаться немного. И оба —два похромать…
— …Ить она по весне как ото льда вскрывается — продолжал дед плести свою сказку. — Вскрывается только в ночь. В безлунную. И без шума. С вечера льдом стоит покрытая, а поутру — глядь — весь лед уже сошел, солнышко по вольной воде лучами играет…
Дед говорил все медленнее и тише. Делал между фразами все более долгие остановки. А потом вдруг всхрапнул и уронил голову на грудь.
Алешка вернулся на реку. Она текла по —старому, тихо и неспешно. Вот только рыболова в красном комбинезоне на ее берегу уже не было. И товара никакого в ее русле не наблюдалось.
Алешка присел на прибрежный камень и задумался. Река скрывает какую —то тайну. Какой —то «командир» в шляпе хочет зачем —то пустить ее по другому руслу. А потом что —то черпать. Одна загадка за другую прячется. Одна тайна другую скрывает. Да еще в подвале неприютные домовые на козлах катаются. Где уж тут разобраться…
А тут по привольным далям разнесся звон колокольчика. Прибежал на реку Шурик.
— Леш, мама обедать зовет. Побежали. А то у нее мигрень наступит.
Алешке очень не хотелось уходить с реки, здорово она его приворожила. Своими тайнами, наверное. Но мигрень…
— А к ужину папа приедет, — радостно пыхтел на бегу Шурик. — Что —нибудь привезет.
Алешка стрельнул в него шкодливым глазом:
— А если не привезет Расстроишься
— Привезет! — Шурик перешел на шаг: дорожка уже взбиралась в горку.
— Отдышись, — посоветовал Алешка, — а то мама заволнуется. И за мигрень схватится.
В конце березовой аллеи они услышали звонкий голос мамы Корзинкиной, кричащей с террасы:
— Мальчики! Мыть руки! Переодеваться к столу!
Алешка переодеваться к столу не стал: не во что ему было переодеваться. Он так и сказал тете Лилии. И как ни странно, ей это тоже понравилось:
— Хорошая аристократическая привычка — путешествовать налегке.
Мне кажется, что если бы у Алешки вдруг за столом забурчало в животе, мама Корзинкина и тут бы восхитилась:
— Хорошая аристократическая привычка — активно переваривать пищу, поступившую в желудок.
Стол был накрыт в гостиной. Как в ресторане. Белая скатерть, парадная посуда, салфетки, свернутые в конус и стянутые блестящими колечками.
Шурик привычно одну салфетку уложил на грудь, другую — на колени.
Алешка этим ритуалом тоже пренебрег и непосредственно объяснил:
— А мне не надо. У меня изо рта на колени ничего не сыпается.
— Вот видишь! — мама Корзинкина легко укорила Шурика. — Не сыпается.
Фиг с ними — с салфетками. Зато приготовлено все было очень вкусно и по —деревенски добротно — тетя Матреша постаралась. Алешка метал все подряд с аристократической небрежностью. Шурик кушал аккуратно и неаппетитно. Тетя Лилия время от времени показывала ему глазами и бровями на Алешку: учись, мол, как надо кушать.
— Спасибо, — сказал Алешка и, как полотенцем при умывании, воспользовался салфеткой. Даже лоб вытер.
А что Вспотел немного за такой работой. Правда, чуточку сплоховал: краем салфетки опрокинул стакан с недопитым соком. Мама Корзинкина аристократически не заметила его оплошности. Да не тут —то было. Алешка поставил стакан на донышко, слизнул остатки сока со скатерти и безмятежно пояснил:
— Хорошее воспитание не в том, чтобы не опрокинуть соус на скатерть, а в том, чтобы это сделал кто —нибудь другой.
— Обаятельно! — рассмеялась мама Корзинкина. — Остроумно! Изящно! Это Чехов кому —то, кажется, сказал
— Нет, — уточнил Алешка, — это наш папа мне.
За обедом обаятельный, остроумный и изящный без особого труда и без мигрени уговорил маму Корзинкину отпустить их в поход.
— Шурику нужно больше двигаться, — обстоятельно объяснил Алешка. — Он тогда еще больше окрепнет.
Тетя Лилия, которая всегда считала своего Шарика слабеньким и беззащитным, вдруг взглянула на него Алешкиными глазами: крепыш, да и только! Особенно на фоне нашего изящного, который весь состоит из локтей, коленок и хохолка на макушке.
Единственное возражение она высказала в форме сомнения:
— Но ведь для похода вам нужна соответствующая амуниция и экипировка.
Алешка таких слов еще не знал, но ответил интуитивно:
— Папа все привезет. Он у нас мобильный и соответствующий.
— У нас — тоже, — сказал Шурик. — Папа сегодня обязательно что —нибудь привезет.
Глава VII
ФАРФОРОВЫЕ САПОГИ
В тот же день, ближе к вечеру, Алешка позвонил мне и дал суровый наказ в виде приказа — Дим, когда папа опять поедет в Рождествено, пусть захватит мои резиновые сапоги. И маленькую палатку. И походный рюкзак с котелком и чайником.
Через пять минут он позвонил снова:
— И походные миски, Дим. И две штуки люменевых кружек для чая (алюминиевых, как вы поняли). А то мы, Дим, собрались в поход за золотыми самородками, а здесь ничего походного нет — одни фарфоры кругом с хрусталями. Привет всей нашей семье!
Еще через полчаса:
— Дим, и надувной матрас. Кумекаешь Тогда — пока!
Еще раз он позвонил уже ночью, когда я спал:
— И нашу байдарку, Дим!
Я подумал сквозь сон, что папе придется брать у кого —то прицеп, чтобы доставить Алешке все это имущество. И еще я подумал: как бы что —нибудь не перепутать. И постарался запомнить: люменевую палатку, фарфоровые сапоги, хрустальный матрас и надувные кружки…
…Граф Корзинкин приехал поздним вечером. Государственные дела и светские обязанности оставляли ему мало времени на личную жизнь и на общение с семьей.
Солнце уже скрылось где —то за рекой, луна еще не поднялась, но ветерок стих, и сухие листья на деревьях уже не шуршали и не сыпались.
