11 июня 1836 года в Академии художеств дан был обед в честь Брюллова, первый случай в ее истории. Деньги были собраны по подписке; это было не официальное мероприятие, хотя без участия должностных лиц во главе с президентом Академии оно не могло состояться.
Члены Академии и почетные гости, среди которых выделялась колоритная фигура баснописца Крылова рядом с Жуковским, собрались в круглом среднем зале между первой и второй античными галереями. Не обошлось без заминок и ожидания, и вот входит Карл Брюллов в сопровождении президента Академии Оленина и вице-президента графа Толстого, и конференц-секретарь Григорович произносит приветственную речь:
- Господин почетный вольный общник Карл Павлович! Члены Академии, которой вы обязаны развитием ваших дарований, заботившиеся о вас, когда вы в юности своей подавали о себе прекрасные надежды, столь блистательно вами оправданные, и радовавшиеся вашим успехам, славе, приобретенной вами вне отечества искусством необыкновенным, вас встречают здесь как друзья ваши и почитатели.
Вам не новы приемы торжественные, похвалы восторженные. Дань таланту истинному есть дань справедливости. Но здесь вы найдете русское радушие, привет и чувства родственные. Вы наш по всему: как русский, как питомец, как художник, как сочлен, как товарищ.
Принимаем вас с распростертыми объятиями. Обнимите друзей ваших и с тем вместе почитателей искренних вашего великого таланта. День нынешний, прекраснейший для вас и для нас, да будет залогом любви, согласия и единодушного стремления всех художников русских к единственной цели: совершенству во славу отечества и к преуспеянию русской художественной школы.
- Лучше не скажешь, батенька! - промолвил Крылов.
Все бросились приветствовать художника, которого многие из них знали и помнили с его детских лет, проведенных в стенах Академии. Один из учеников, которого будет отличать Брюллов, Мокрицкий, оставивший воспоминания, все это видел случайно, вошед ошибочно из парадных дверей в залу, в которой, полагал, собрались ученики. Но, увидя себя не на своем месте, он стал за колонною, а когда вошел Брюллов и собравшиеся здесь все обратились к нему, тогда он тихонько убрался из залы и вошел в античную галерею, где собраны были воспитанники, с нетерпением ожидавшие знаменитого гостя.
- Ну, что?! Эй, Мокрицкий, ты откуда взялся? - закричали ученики, которых построили вдоль стен с обеих сторон, а за ними возвышались изваяния богов и богинь Древней Греции. Отдельно стояли музыканты и хор из тех же учеников.
- Скоро ли?!
- Сейчас, сейчас, - и тут дверь широко раскрылась, и показался Брюллов, которого многие из учеников увидели впервые, но наслышанные о нем с тех пор, как оказались в стенах Академии; ведь здесь находилась знаменитая "Афинская школа" Рафаэля, копия, над которой не один год работал Брюллов в Риме, чтобы оправдать свое долгое пребывание в Италии и учась непосредственно у одного из самых прославленных художников эпохи Возрождения. Но если ученики давно привыкли к "Афинской школе", да копия была столь превосходна, что казалась кисти самого Рафаэля, то появление в стенах Академии картины "Последний день Помпеи" стала для них необыкновенным событием, а имя художника столь же овеянным славой и легендой, как ренессансных мастеров.
Величавая галерея, наполненная антиками, имела праздничный вид; казалось, самые статуи, игравшие важную роль в художественном образовании юного Брюллова, принимали участие в неслыханном доселе торжестве.
- Это Брюллов?! - живейшая реакция учеников на их лицах была красноречивее всяких слов и восклицаний. Вошел Брюллов, небольшого роста, хорошо сложенный, с превосходной головой, точно с ожившей античной скульптуры, с вьющимися белокурыми волосами, голубоглазый, во всей силе молодости и гения, за которым, как некогда за Рафаэлем, следовала свита из именитых лиц и художников.
Оркестр грянул, поначалу даже весьма нестройно из-за волнения и усердия, но вскоре все лучше и гармоничнее зазвучала музыка. Из хора учеников выделился один, как корифей из древнегреческой трагедии, так и назовем его.
К о р и ф е й Везувий - о, природы гнев! - В прыжках могучих, точно лев, Несокрушимым Роком Несется огненным потоком. Х о р Сгорает жизни цвет - весна, И лавы бешеной волна, С щипящей пеной пепла, Живую плоть испекла В сосуд бесплотный, как душа, Что замерла здесь, не дыша, Ребенка, старца, юной девы В изгибах тела, как напевы Орфея по жене, - Исчезла жизнь в огне! К о р и ф е й Но мощь стихии не сокрыла, Скорей под пеплом сохранила Дворцов основы и гробниц,И позы заживо сгоревших лиц. Х о р О, чудо! Проступает древность, В нас пробуждая, право, ревность К красе своей, как зов любви, С кипением в крови, Пускай за миг всего до смерти. И кисти лучшей нет на свете: Как по весне цветы Являют облик жизни и мечты. И это - как знаменье Искусства Возрожденья. К о р и ф е й О, наша радость и любовь! Да здравствует Брюллов! Х о р Вознесший русский гений До высших устремлений И мысли, и искусств, Источник добрых чувств. К о р и ф е й "Последний день Помпеи". Х о р О, страх! Но вдруг на нас повеет От беззащитной наготы Щемящей мукой красоты, Что лечит душу от страданий Восторгом от созданий. О, гордость наша и любовь! Да здравствует Брюллов!
Брюллов стоял неподвижно, - как писал впоследствии Мокрицкий, не сводивший глаз с виновника торжества, - наклонив немного свою прекрасную голову, в глазах у него блистал тихий восторг, а торжественная улыбка придавала его лицу невыразимую прелесть.
"Да здравствует Брюллов!" - пронеслось по античной галерее и громкое "Ура!" сопровождало художника до залы, где был накрыт стол, роскошно убранный цветами. Неподдельный восторг юношей воодушевил всех. Важное безмолвие почетных гостей и членов Академии, украшенных звездами, не без зависти и досады вовлеченных в торжество гения живописи, уступило место всеобщему оживлению. Полковой оркестр гремел торжественным маршем, и вдруг вся шумная масса старых и молодых художников, перешагнув порог угловой комнаты, где, занимая всю ширину ее стены, висела картина "Последний день Помпеи", смолкла, обращая глаза с полотна на ее создателя, созерцавшего свой труд в новом месте, при новом освещении.
Что должен был испытать в сей миг художник? Брюллов со свойственной ему впечатлительностью ощутил в одно мгновенье все самые вдохновенные и мучительные этапы работы над картиной от первой прогулки по городу, откопанного археологами, и рождения замысла, странно что никому из живописцев не приходившего в голову, до мучительнейших переживаний за тех, чьи позы запечатлела лава, сжигая тела заживо, и вот они оживали в его рисунках, под его кистью за миг, как пепел и лава обрушатся на них, охваченные страхом, полные еще жизни, а женщины еще более прекрасные, чем когда-либо, - и это было не просто землетрясение, не просто извержение вулкана, а гибель целого мира: красота Греции, расцветшая по всему Средиземноморью, благодаря завоеваниям Рима, исчезала под пеплом и лавой, как вскоре христиане и варвары окончательно сокрушат ее.
Казалось, окончательно, но сама же природа, вновь и вновь расцветающая, подсказывала, что возможно и необходимо возрождение красоты и жизни, и художник возродил античный мир, пусть и в последний миг перед его исчезновением. Это была изнуряющая, мучительная, когда он, бывало, падал без сил, и вдохновенная, упоительная работа, исполненная муки наслаждения, как любовь, но превосходящая ее страсть творца.
Полковой оркестр играл во все время обеда. Были предложены тосты президентом Академии художеств за здоровье государя императора и всей его фамилии, как покровителей изящных искусств, - музыканты играли туш, - за здравие Брюллова, оправдавшего надежды правительства и поддержавшего успехами своими в живописи хорошее мнение в чужестранных государствах об оных, - туш, - Брюллов предложил тост за наставников, - туш, - были предложены тосты за здоровье литераторов и особенно тост в честь присутствующих господ Жуковского и Крылова, - туш!
