— Я в самом деле излишне нервозна…
— …И возникла идея направить ко мне Бена Траска слегка поблефовать. Если бы он отрапортовал об успехе, вы бы ушли в подполье.
— Я не хотела рисковать, как вы не понимаете. Для меня на карту поставлено очень много: положение, заработок, отношение зрителей. Сплетня — гибель для кинозвезды. Я не могу позволить публике узнать, что подвергалась допросу в связи с этим делом. У Бена сильный характер. Он всегда мог справиться с любой проблемой, если брался за нее. Траск готовит для меня контракты, и не секрет, что это лучшие сделки во всем Голливуде. Но вот встреча с вами кончилась полным провалом.
Она сделала паузу, чтобы дать прочувствовать весь драматизм ситуации, затем изящным движением балерины вытянула ножку, опустила ее на пол, легко поднялась и пошла к нему, протянув руку.
— Я счастлива, мистер Селби, узнать, насколько вы человечны.
Он едва прикоснулся к ее пальцам.
— Все зависит от того, что вы понимаете под словом «человечность».
— Я убеждена, что вы прислушаетесь к голосу разума.
— Я прислушаюсь к голосу истины, если вы это имеете в виду.
Актриса улыбнулась.
— Я в вашем городе, мистер Селби, под вашей юрисдикцией, однако позвольте мне быть здесь хозяйкой и попросить вас присесть.
Грациозным жестом она указала на мягкое кресло рядом с торшером.
— Спасибо, — произнес Селби, — я постою.
По лицу Ширли Арден скользнула легкая гримаса раздражения, как будто рушился подготовленный план действий. Селби торчал посередине комнаты, широко расставив ноги, в распахнутом пальто, руки глубоко в карманах брюк. А в его глазах за выражением угрюмой решимости можно было увидеть проблески скепсиса и иронии.
— Я веду допрос, — заметил он, — поэтому если кому-то и придется сидеть в кресле под ярким светом, то, скорее, вам. Допрашивают вас.
Ширли Арден ответила с вызовом:
— Неужели вам может прийти в голову, что я опасаюсь внимательного изучения моего лица?
Селби пожал плечами:
— У меня нет времени думать о таких вещах. Выражение вашего лица подвергнется изучению — нравится вам это или нет.
— Отлично, — заявила актриса и опустилась в глубокое кресло, подвинув торшер таким образом, чтобы свет бил ей прямо в лицо. Она улыбалась улыбкой человека, героически переносящего несправедливость. При этом глаза ее не щурились, а губы были слегка приоткрыты.
— Что же, приступайте, мистер окружной прокурор, — призвала она.
Селби внимательно изучал свою собеседницу.
Так получилось, что я уже видел это выражение лица в картине «Люби жизнь», кажется. По-моему, вы так выглядели, когда будущий тесть пришел дать вам Деньги за то, чтобы вы оставили в покое его мальчика.
Застывшая улыбка мгновенно исчезла, в глазах актрисы на мгновение блеснул огонь негодования, потом лицо превратилось в деревянную маску.
— Естественно, это то же самое лицо и его выражение будет тем же, что вы видели в картинах.
— Ладно, оставим в стороне выражение вашего лица. Оно мне вовсе не интересно. Меня интересуют лишь ответы на определенные вопросы.
— Ну так задавайте их, не стесняйтесь.
— Вы находились в гостинице в понедельник утром, да или нет?
— Находилась.
— В этой комнате?
— Да.
— С какой целью вы прибыли сюда?
— По делу.
— По какому делу?
— Я отказываюсь отвечать на этот вопрос. Это дело конфиденциального характера.
— С кем вы ведете здесь дела?
— И на этот вопрос я отказываюсь отвечать.
— Вы видели фотографию человека, которого нашли мертвым в номере триста двадцать один?
— Нет.
Селби вытащил карточку из кармана и показал ее актрисе:
— Вглядитесь внимательнее.
Она задержалась на секунду, прежде чем взглянуть на фото, возможно, для того, чтобы подготовить себя. Потом, рассмотрев фотографию, подняла глаза на Селби и медленно и торжественно кивнула.
— Знаете его? — спросил Селби.
— Я видела этого человека.
— Где?
— Здесь, в отеле.
— Где именно?
— В этой комнате. Селби вздохнул.
— Вот это уже гораздо лучше. Когда вы его видели?
— Утром, думаю, около десяти часов.
— Что он делал?
— Разговаривал со мной.
— Он назвал свое имя? Или это было имя, под которым он зарегистрировался — Чарльз Брауер?
Актриса отрицательно покачала головой:
— Нет, имя было другим.
— Каким?
Мисс Арден на секунду задумчиво сдвинула брови и сказала медленно:
— Нет, я не помню, но точно не Брауер. Там присутствовало нечто вроде Лэрри или что-то очень похожее. Все-таки я думаю, что Лэрри.
— В фамилии?
— Да.
— Вы уверены, что не в имени?
— Нет, в фамилии. Он не называл имени.
— Как пастор проник в эту комнату?
— Он постучал, и я подошла к двери, чтобы посмотреть, кто пришел.
— Видели ли вы его до этого? Поколебавшись секунду, она отрицательно покачала головой.
— Нет, до этого я никогда его не встречала.
— Однако вы впустили его?
— Да.
— Вы всегда впускаете незнакомцев к себе в номер?
— Я хочу, чтобы вы правильно поняли мое положение, мистер Селби. Вы образованный человек, выделяющийся из толпы, способный осознать положение актрисы в обществе. Ведь на самом деле я не распоряжаюсь собой. Я — собственность моих зрителей. Конечно, следует соблюдать осторожность, но если бы вы видели этого человека, когда он был жив, вы бы поняли, насколько он безобиден. Безобиден — даже не совсем точное слово. Правильнее будет сказать: он жил в полной гармонии с окружающим миром и людьми.
— Итак, вы его впустили?
— Да.
— Как он объяснил свой визит?
— Он сказал, что видел, как я входила в отель, и что, несмотря на мои попытки быть неузнанной, понял, кто я. Пастор заметил меня выходящей из автомобиля и шел следом до грузового лифта. Каким-то образом он ухитрился выяснить, какой номер я занимаю.
— Итак, вы вошли в номер. Как быстро после этого он к вам постучал?
— Менее чем через полчаса. Возможно, минут через пятнадцать.
— Если он видел вас у лифта, почему не пришел сразу же?
— Пастор сказал, что это значило бы нарушить мой покой. Он колебался и не мог решиться на вторжение в мою жизнь. Какое-то время бедняга стоял у дверей.
— Когда это было?
— Видимо, около десяти. Скорее всего, без четверти десять.
— Чего он хотел от вас?
— Это было очень трогательно, — сказала актриса. — Он хотел, чтобы я снялась в фильме, который принес бы большую пользу людям. Казалось, это было для него крайне важно. Я не могла не впустить его. Он сказал, что стал моим горячим почитателем с того момента, как я впервые появилась на экране, что видел все мои фильмы по многу раз.
— Продолжайте, — сказал Селби.
— У него был с собой сценарий, с которым он собирался отправиться в Голливуд, чтобы передать его мне там лично.
— Вы помните название сценария?
— Да.
— Так как он назывался?
— «Да не судимы будете».
— Вы прочитали сценарий?
— Просмотрела.
— Внимательно?
— Нет, весьма поверхностно.
— Почему не тщательно?
— Во-первых, я знала, что это бесполезно. Во-вторых, с первого взгляда было видно, что сценарий безнадежно плох.
— Почему безнадежно плох?
— Стиль, сюжет да и все в нем никуда не годилось.
— Что же там было плохого?
— Прежде всего тенденциозность… Это не пьеса, а проповедь. Люди ходят в церковь, чтобы послушать проповедь, а в кино они хотят развлечься.
— Он хотел продать вам свое творение?
— Нет, просто отдать… Право, не знаю, хотел ли он что-нибудь получить… Наша беседа не заходила столь далеко. Он сказал, что посвятил всю свою жизнь служению человечеству, и полагает, что мой долг — сыграть в этом фильме для блага моих ближних. Беседа протекала примерно в таком плане, если вы понимаете, что я имею в виду.
— Да, — ответил Селби, — я понимаю.
— Итак, он показал мне сценарий и попросил выступить в качестве распространителя благородных идей.
— И что вы ответили?
— Объяснила, что работаю по контракту со студией и абсолютно не участвую в выборе сценариев для постановки, что студия сама выбирает такие роли, которые подходят для меня. Я имею право вносить предложения, и то не очень существенные, во время переговоров при возобновлении контракта.
— Что произошло после этого?
— Он попытался немного поспорить, но вскоре убедился, что я говорю сущую правду, что не в моей власти выбирать сценарий фильма, в котором я должна сыграть, и что все мои рекомендации, по существу, бесполезны.
— Что вы ему посоветовали?
— Предложить сценарий моей студии в Голливуде.
— Вы сказали, что, по вашему мнению, студия отвергнет предложение?
— Нет. Мне не хотелось огорчать его. Он был так серьезен, так увлечен своей идеей, выглядел очень трогательно.