После детоксикации полегчало — я мог существовать почти нормально. Но боль осталась. Она возвращалась волнами, била по рукам, сбивала дыхание и опускала на колени, застилая взгляд кровавой пеленой.
Юджин все же уложил меня в больницу через неделю после моего возвращения. Арендованное шмотье пришлось сменить на пижаму. Ему даже удалось снизить боль до приемлемой и поддающейся обезболиванию. Но на этом успехи закончились.
Я вышел из больницы с рецептом на сильнодействующие таблетки. И, наконец, направился домой…
…Квартира встретила настороженной тишиной. А потом робким:
— Боже, мистер Адам…
Из кухни выглянула миссис Вон — моя уборщица.
— Ваш друг приходил, Юджин, оставил мне записку, что вы в больнице. Что с вами?
— Уже все нормально, — огляделся я. Показалось, что ушел отсюда год назад. — Не переживайте.
— Я так испугалась, когда через неделю все в квартире осталось нетронутым… — нерешительно замерла женщина у входа в кухню.
Да, она убиралась у меня раз в неделю. В той жизни, в которой я надеялся, что мне это будет нужно всегда.
— Спасибо, миссис Вон. Но я хотел бы остаться один и ничего не объяснять. И вы уволены. Я отправлю вам расчет на карту.
Я бросил сумку на диван и осмотрелся. Мрачная безжизненная гостиная с рабочим столом и мониторами в углу были моим местом обитания. Спальня справа и кухня слева — все мое логово. Но сегодня меня до зубовного скрежета дернуло обратно в пустошь.
Ощущение какой-то безысходной необходимости бежать к кому-то изводило не хуже боли. Но ее можно было на время притупить пилюлей, а чувства — нет.
— До свидания, мистер Адам, — прошелестело тихое позади и щелкнул замок.
Квартира безмолвствовала. А в душе поселилась какая-то упругая пустота, отталкивающая прежние воспоминания. Я медленно скользил взглядом по своей прошлой жизни и чувствовал равнодушие. Ничто не находило отклика, все стало бесцветным. Реальной осталась только боль… и чей-то зов.
Я так и не прошел дальше дивана в тот день. Растянулся на подушках и уснул. И выпал в чужую жизнь — солнце, теплый город, стук каблуков по асфальту, обрывки голосов… А потом чувство тепла и кого-то другого рядом. Девушка. Она плакала. Я даже чувствовал влагу, скатившуюся с ее щек на плечо…
Проснувшись, провел пальцами по коже — промок от пота, будто в океан рухнул. Ледяной душ немного привел в себя и примирил с существованием в таком варианте. Но меня интересовала жизнь…
Когда-то я многое сделал, чтобы вернуть ее себе. И не собирался отдавать снова.
***
Месяц прошел в тупом созерцании. Я пытался вернуться к работе, но не выходило. Листал кадры, которые ждали обработки, туда-сюда… и не мог вспомнить, что меня привлекло в них. Все казалось пустым. И это пугало до холодного пота. Потому что однажды увлечение фотографией спасло меня.
Я сбежал в этот мир из прошлой жизни, полной крови и боли, и родился заново. Жизнь восстанавливалась кадр за кадром. И, наконец, приняла меня. Ужасы прошлого забылись.
А теперь — пустота.
Жизнь уместилась в отрезок между приемами обезболивающих, а сна я ждал едва ли не больше, чем передышки от физических мучений. Все надеялся, что подсознание приведет меня к разгадке, покажет картину, расскажет о том, кого потерял. Но тщетно.
Я сидел дома, пил обезболивающие, пытаясь привыкнуть… и метался во сне в чьей-то чужой жизни.
А еще нарастала непонятная жажда. Или голод… Я не мог различить. Тело ломило то ли от последствий наркоты, то ли от какой-то непонятной потребности.
— Киан, от наркотиков может нехило по мозгам ударить, — увещевал меня Юджин. — Давай-ка пойдем к неврологу и психиатру, обследуем твою голову. Кто знает, чем именно тебя пичкали…
А я просто слушал его и молча глотал прописанные таблетки, чувствуя приближение новой волны боли. Меня тянуло не спасать свою жизнь… а что-то с ней сделать, утолить эту потребность.
Однажды во сне я извернулся схватить ту, которая не давала покоя, и даже удалось рассмотреть мельком лицо — глаза большие, голубые, испуганные… красные от слез. Губы искусанные… И пахла она так одуряюще, что у меня аж голова закружилась…
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Но удержать сон не вышло, и я проснулся злой и возбужденный настолько, что в паху, казалось, лопнут вены. Ночь со шлюхой не помогла. Вымотал девчонку до полного изнеможения, но самому легче становилось лишь отчасти и ненадолго. Я будто пил водку вместо воды, пытаясь утолить жажду, а добивался большего обезвоживания. Впору было либо ложиться в больницу, либо все же отдаться зову…
Однажды утром я подошел к окну и, взглянув поверх домов, почувствовал слабый толчок жизни в груди. Меня снова потянуло в ледяную пустыню так, как никогда прежде. Чутье не подводило ни разу. Нужно было просто перестать бояться пустоши — не она меня предала. Наоборот — позволила укрыться и сбежать, заметя за мной следы. Нужно было возвращаться… и искать их.
И я больше не стал мешкать — собравшись, уложил вещи в снегоход и поехал к перевалочной базе.
— Привет, — встретил меня у ворот старик Лова. — Давно не было! Пережидал бури?
Как обычно — шапка вся в ледышках, от самого несет перегаром. Я не знал его настоящего имени, меня и кличка устраивала. Если бы он не был волком, уже бы либо печень крякнула, либо замерз к чертям собачим.
— Да, — коротко кивнул.
— А про тебя расспрашивали… — он шмыгнул носом, ожидая реакции.
— Кто? — подобрался я. — Люди?
— Нет, — мотнул он головой. — Наши. Суровые такие, в костюмах.
Я сузил глаза, глядя на горизонт, стараясь не показывать старику, что меня это волнует.
— Надеюсь, ничего не сказал им? — хмыкнул равнодушно.
— Та что мне сказать? — пожал он плечами. — Они искали белого медведя, а не кого-то конкретного.
По спине прошел волной озноб.
Откуда Лове знать, что я — белый медведь? Я тщательно заметал следы, оборачивался далеко в лесу.
— Понятно, — кивнул, сделав вид, что ничего не произошло.
Больше ноги моей тут не будет. И этого ублюдка надежней будет прикопать в снегу, чтобы не разнюхивал что-то, что потом можно продать за бутылку водки.
Когда перевалочная база осталась позади, я оставил ненужные вещи в сумке у седла, а необходимое сложил на сани и спрятал снегоход, припорошив снегом в небольшом лесу. Сани мне сделали по заказу — легкие, вместительные и, главное, система сама затягивалась вокруг тела, стоило в нее лечь.
Я не любил сутками бродить в звере. Фотокамеры требовали температурных условий, ночевки под открытым небом на холоде не выдерживала даже термосумка, в которой я их хранил. Да и фотографировать лапами не выйдет. Предпочитал ночевать в палатке с комфортом в обычном тепле, разглядывая получившиеся кадры на портативном мониторе.
Мне нравилась моя жизнь до всего этого. Полная свободы передвижения и творчества, нашедшего отклик в сердцах людей, она казалась мне идеалом. Юджин называл меня чокнутым, а мне просто нужна была страсть такой величины, чтобы заполнить чернь, что наполняла прежнюю жизнь.
В этот раз я тоже взял все с собой в надежде, что меня оживит родная стихия. Только шел я не в поиски видов, а руководствуясь каким-то чутьем, еле ясной тягой куда-то, где станет легче.
К заброшенной базе вышел через трое суток, да и то только потому, что ходил последний день кругами. Внутри все ошпарило от внезапной уверенности — это моя цель. Ту ночь я не спал — кружил медведем вокруг, принюхиваясь. Запахи людей и техники были слабыми и ненасыщенными, будто остаточными. И никаких признаков жизни.
На следующую ночь я решился подойти ближе. Добрался до люка, но тот оказался закрытым… и опечатанным. Следов сигнального оборудования тоже не нашлось.
Покрутившись у замка медведем, я вернулся днем уже в обычном облике, не таясь — не осталось сомнений, что никого тут нет. Если я проберусь внутрь, никто не узнает. Да и неудивительно — слишком далеко и холодно, датчики не выдержат.
Вскрыть двери у меня заняло еще четверо суток — пришлось вернуться в город за оборудованием. Обратно я тащил на себе много всего, что могло понадобиться на заброшенной базе, начиная с инструментов и заканчивая огнестрельным оружием. Двери поддались, и вскоре передо мной оказался темный коридор.
