А утром пришел Чима и без единого слова приступил к исполнению своих обязанностей. У него было сосредоточенное посуровевшее лицо, но работал он спокойно и со знанием дела, как прежде. Фернандо не поверил своим глазам, когда проснулся.
Фернандо молча смотрел на него, но индеец не обращал внимания. Наконец Фернандо все-таки заговорил. Он встал, взял чибчу за руку и тихо произнес:
— Прости меня!
— Конечно, — ответил Чима.
Лейтенант, удивившись, продолжал:
— Ты пришел, я очень доволен этим. Я хорошо понимаю твою обиду и огорчение, Чима. Во всем, что случилось, моя вина. Но пойми меня, — я не мог поступить иначе!
— Я знаю, — проговорил индеец, заполняя седельные сумки господина разными нужными в походе вещами.
— Что же теперь будет?!
— Я иду с тобой, сеньор, я же твой слуга.
— Мой слуга, мой слуга. Мы же были друзьями, братьями, а теперь... Послушай, Чима, я не могу иначе, я люблю Аиту и она любит меня.
— Зачем ты говоришь об Аите? — спросил индеец мягко. — Я же никаких прав на нее не имею. Я ее давно знаю и желал, чтобы у нее все было хорошо, и ее глаза не стали источниками слез. Больше мне ничего не надо.
— Чима!
Индеец молча отвернулся. Его молчание было для Фернандо хуже всех упреков и громких укоров.
Эскорт ожидал у дверей, чтобы проводить посольство до границ страны. Предводителем оказался пышно разодетый высокий чибча. Его звали Фагуакундур, он был одним из сыновей ципы и начальником индейского отряда в тысячу воинов, должный вместе с испанцами выступить против панчеи. Лейтенант сразу заметил, что этот индейский воин — уцакве, видимо, очень любит пофрантить. Его одежда, оружие и снаряжение были богато украшены драгоценностями и разными вышивками.
На дворе нетерпеливо бил копытами конь. Но Фернандо направился сначала к пруду в надежде увидеть девушку и услышать от нее слова прощального привета. Однако ее нигде не было. И пума тоже исчезла.
Он выехал со двора на улицу, где уже толпилось множество любопытных. Воины с копьями на плече маршировали со строгим выражением на лицах к выходу из города. За ними и посольство двинулось в путь.
На крыше одного из дворцов стояла Аита. Она следила за колонной, пока та не исчезла в тучах пыли. Аита пела своему белому воину прощальную песню, печальную и радостную одновременно:
— О мой любимый, твои губы несут блаженство, твои глаза как кристаллы, твои волосы подобны травам горных лугов. Я приветствую тебя!
Но лейтенант уже ничего не слышал. Он был опять кавалеристом, как прежде.
Продолжение следует
Перевод Р.Тедер
Мартин Зельбер. Эльдорадо. Часть III
Продолжение. Начало см. в № 5,6/1994.
Смарагды, золото и коричневокожие девушки
В лагере Кесады царило напряженное ожидание. Чибчи, охранявшие границу, полностью исключали контакты с испанцами, а в горах было очень мало дичи, и в лагере ощущался недостаток провианта. Саквесаксигуа отдал строжайший приказ не пускать никого из белых на равнину. Это обстоятельство очень беспокоило Кесаду, тем более что от посланников уже несколько дней не было ни слуху ни духу.
С прибытием посольства все проблемы разрешились. Посланники вернулись, и с ними прибыла тысяча индейских воинов с сыном ципы Фагуакундуром во главе. После рассказывали много удивительного о городах чибчей, а монах с осуждением поведал о пирах с возлияниями, возбуждая тем самым жадность и похотливость солдат, которым уже изрядно надоело жалкое лагерное житье.
С большим оживлением они слушали о сокровищах повелителя чибчей. Зримые доказательства существования представили десять носильщиков. При взгляде на подарки у конкистадоров засверкали глаза и захватило дух!
Золото!
Эльдорадо бросило им небрежным жестом подачку из своих неисчислимых богатств, как благородный идальго бросает полреала попрошайке. Однако они выразили и готовность к сотрудничеству, прислав тысячу воинов во главе с сыном самого ципы. Ну что же, при случае можно использовать его в качестве ценного заложника, хотя его послали, несомненно, следить за действиями и передвижениями белокожих воинов.
И если индейский властитель действовал как хитрый лис, то Кесада был готов поступать как алчный шакал. К черту сентиментальность лейтенанта, старавшегося заключить честный договор, к черту слащавые тонкости бескровного покорения! Предстоящая стычка с панчами должна стать отвлекающим маневром в преддверии решающих действий.
Кесада приказал на следующий день выступать. Воины Фагуакундура быстро шли впереди по самому краю плоскогорья, за ними следовали испанцы.
Фернандо ехал на коне, задумавшись о совсем недавнем. Из-под копыт поднималась пыль, вершины Кордильер сверкали в лучах солнца вечными снегами, а Фернандо мысленно возвращался к своей любимой. Сколько же дней продлится разлука, когда каждый из них кажется годом! Суровые испытания ждут в военном походе, но мысленно я с тобой и целую тебя.
Настроение конкистадоров было совершенно иным. Они насмехались над коричневокожими воинами, с серьезной, напряженной сосредоточенностью идущими впереди. Испанцы с издевкой оценивали деревянные мечи и копья с каменными наконечниками. Один остряк бросил на ходу: «Чибчи, чибчи, чешите пятки шибче». Солдаты повторяли эту нелепицу, покатываясь от смеха.
Кесада уделял принцу чибчей много внимания. Командующий заметил его неприкрытое тщеславие. В тот же вечер разговор зашел о наследнике престола страны чибчей. К большому удивлению испанцев, выяснилось, что Фагуакундур никогда не будет повелителем страны, хотя он и родной сын великого ципы.
— У нас титул наследуется по линии матери, — сказал индеец. — Поэтому новым ципой после смерти отца будет Саквесаксигуа, мать которого — сестра моего отца.
— А тебе не хотелось бы стать цидой вместо двоюродного брата? — спросил не без умысла Кесада.
— Кто же этого не хочет; но этого не может быть, — улыбаясь, покачал головой Фагуакундур.
— У испанцев титул и должность переходят от отца к сыну. По нашим законам ты должен стать законным наследником престола.
Чибча настороженно смотрел на командующего. Было видно, что он напряженно размышляет. Фернандо, помогавший в разговоре как переводчик, понял, что Кесада замыслил что-то недоброе, играя на тщеславии сына ципы. Исподволь Фагуакундуру внушали идею дворцового переворота. Для молодого, не очень умного принца это могло стать сильной ядовитой закваской.
На следующее утро они преодолели реку Сумапацу, что бурлила на дне глубокого ущелья. Причем для перехода использовали естественное подобие моста из крепких скальных блоков, обрушившихся когда-то при землетрясении, заклинив узкое ущелье. Это был очень рискованный переход. У многих испанцев дрожали колени при взгляде в пропасть: глубоко внизу парили птицы, а на самом дне бурлила река. Однако все благополучно достигли противоположного берега.
Потом начался тяжелый подъем по ложу небольшого горного ручья, скакавшего со ступени на ступень гигантской скалистой лестницы. Они взбирались по скалистым уступам, ведя лошадей в поводу.
За скалистыми уступами внизу расстилалась страна, принадлежащая племени панчей. Появились величиной с ладонь бабочки, сплошным роем окружившие колонну. При выходе на опушку леса впереди вдруг послышался шум, похожий на шум боя. Неужели чибчи напоролись на врага?
Всадники пришпорили коней и, преодолев последние нагромождения скал, стремительным броском оказались у рощицы и врезались в толпу сражающихся. На воинов панчей внезапное появление сдвоенных существ произвело ужасающее впечатление. Они тут же, прекратив всякое сопротивление, сбились в кучу и, побросав оружие, пали ниц, предоставив себя судьбе.
Подошедшие же свежие резервы панчей в диком испуге лавиной бежали по равнине к своим деревням, преследуемые отдельными разгоряченным боем всадниками. Чибчи же, издав победный клич, начали тут же подбирать с поля боя своих убитых и раненых.
Панчи еще во время боя успели соорудить жертвенник, куда уже стащили часть раненых и убитых чибчей. Там разгорался большой костер, и жрецы орудовали какими-то страшными инструментами.
Испанцы пришли в бешенство. Они вспомнили о страшной судьбе их передового отряда, уничтоженного на Рио-Магдалене, и бросились добивать поверженных врагов. Фернандо, стоя под большим деревом, хмуро смотрел на это неистовство.
Вскоре почти все окружающие деревни охватил пожар. Неужели этот ад на земле творится тоже во славу Господа Бога? Самые низменные инстинкты солдат вызвали у Фернандо крайнее отвращение. Тем временем патер Корнелий расхаживал по кровавому полю боя, не помышляя положить конец неистовству злобы и жестокости. Как же так, думал Фернандо, монах даже не пытается воспрепятствовать этой вакханалии насилия, в то время как немедля осудил танцы индейцев, назвав их богохульными. О Боже, когда ты внесешь ясность в мрак моих размышлений!
