Фернандо очень беспокоили хитрые речи Кесады. Кесада морочил голову Фагуакундуру и направлял его мысли и действия по своему усмотрению.
Наконец испанцы выступили в поход. Через два дня они добрались до города Ципаквира, где были индейские соляные копи. Мощные залежи очень чистой соли выходили непосредственно к поверхности земли.
Кесада распорядился, чтобы солдаты не забывали, что находятся в стране союзников. Поэтому и чибчи относились к испанцам дружелюбно. Они с удовольствием показали чужеземцам соляные шахты и отвечали на все интересующие вопросы.
Добывают ли чибчи еще какие-нибудь минералы из земли? Да, на Рио-Самагосе добывают смарагды, а в других местах — золото, а здесь только соль — самое важное, по мнению чибчей, что земля дает людям.
Испанцы получили провиант и выступили дальше. Вскоре они подошли к озеру Фугуена, где начиналась область Тунья. Правитель, цакве, выслал навстречу своего посланника с сообщением, что испанцы могут распространить условия договора с ципой также и на его область.
Это могло расстроить планы Кесады. И он решил отвергнуть мирные предложения. Он больше не хотел связывать себя никакими договорами.
Испанцы с безоглядной жестокостью вломились во владения мирной области. Появление могущественных чужаков с ужасным оружием и громадными животными вызвало у добродушных жителей равнины Тунья парализующий ужас. Они выносили все сокровища и драгоценности прямо на дорогу, чтобы как-то задобрить завоевателей. Однако солдаты Кесады думали, что коричневокожие хотят отделаться «легким испугом», — отдать малую часть богатств добровольно, сохранив остальное. Войско пришельцев обрушилось на хижины индейцев. Конкистадоры крушили мебель и посуду, а когда и это не помогало, начинали пытать и убивать людей.
И опять загорелись деревни. Повсюду слышались крики избиваемых людей. Многие в поисках спасения бросились в горы. Вскоре вся область была разорена и опустошена. Цакве попытался было с верными людьми организовать сопротивление, но его небольшое войско в первом же бою было наголову разбито испанскими завоевателями.
Кесада тут же направился во дворец цакве. Стражники, еще остававшиеся здесь, покорно открывали перед испанцами двери, чтобы хоть этим умерить неудовольствие одетых в доспехи белокожих воинов. Наконец они проникли в помещение, где на троне сидел в одиночестве кацик страны. Это был высокий индеец со сморщенным, худым лицом.
Служители притащили скамейки, но командующий отшвырнул их.
— Почему вы бесчинствуете в моих владениях? — спросил цакве. — Разве мы не выполнили какие-либо условия договора?
— Эта страна должна принадлежать нашему императору, а ваши души — святой церкви, — резко возразил Кесада. — Горе тем, кто будет противиться этому.
— Кто же отдал эту страну вашему повелителю? — спросил цакве, все еще верящий в какие-то свои права.
— Кто? Святейший папа в Риме. По его слову мир был поделен, и эти страны здесь принадлежат испанскому королю!
Цакве рассмеялся. Он наконец понял, что рассчитывать на какую бы то ни было справедливость и законность не приходится.
— Он, этот папа, наверно, очень глупый, — произнес цакве, поднимаясь во весь рост. — Можно ли делить и раздавать то, что тебе не принадлежит? Вы обманщики, а ваш повелитель — лжец. Тот, кто пытается раздаривать чужие страны, страдает слабоумием!
— Он оскорбил святейшего папу! — прокричал монах. — Он богохульник, он погрешил против святого духа! Разорвать его!
Испанцы стянули цакве с трона, сбили с ног и топтали сапогами до тех пор, пока его тело не перестало подавать признаки жизни. После этого распалившиеся громилы принялись сдирать со стен золотые украшения, растаскивать утварь и произведения искусства. Они в два счета сломали трон, выковыривая смарагды, украшавшие спинку и подлокотники, рылись в коробках с драгоценными камнями, рыскали, разоряя все попадающееся под руку, и рычали, как звери.
Фернандо стоял у одной из колонн и с ужасом взирал на происходящее. Ужасно, что в диком порыве они никак не могут насытить свою алчность. Сокровища, добыча, богатство!
Он истерически рассмеялся и в порыве отчаянного раскаяния высек огонь и зажег факел; потом пошел из зала в зал, поджигая все, что могло гореть. Крыша дворца, думал он, рухнет в пламени раньше, чем эта дикая орда успеет содрать со стен последнюю золотую пластину.
Дворец освещался пожаром изнутри, как волшебный замок из сказки, но серый густой дым был страшной удушливой действительностью. То и дело из пламени вырывался кто-нибудь с опаленной бородой, но почти всегда с узлом награбленного добра. Испанцы стояли вокруг, сетуя, что пришлось прервать такую «продуктивную святую работу». Но как только пожар поутих, они бросились рыскать в пепле и золе, разрывая еще тлеющие обломки и разыскивая расплавленные куски золота и кое-где мерцающие драгоценные камни.
Чего достиг своим поступком Фернандо? Да ничего! Напротив. Было решено, что дворец подожгла охрана цакве, чтобы слишком жадные солдаты погибли в огне. Поэтому Кесада приказал обезглавить на площади сотню индейских воинов, чтобы в будущем не повторилось подобное. Индейцы почти не сопротивлялись, их покорность была полной, как никогда.
Волна неистовства и разрушений покатилась дальше. Конница была послана в Суамокс уничтожить главный храм чибчей. Жрецы со слов прибегающих туда пострадавших уже хорошо представляли, что их ждет. Ужасные события, разыгравшиеся в Тунье, быстро стали известны всей стране.
Когда первая группа испанцев приблизилась к этому святому сооружению, храм внезапно со всех сторон начал гореть. Это отчаявшиеся жрецы побросали факелы во всех уголках здания и теперь стояли, готовые погибнуть в безжалостном огне. Пламя вздымалось к небу в темноте уже наступившей ночи, как сигнальный маяк, далеко видимый со всех сторон высокогорной равнины.
Самый страшный грех — ересь
Завоеватели устраивались в покоряемой стране, как у себя дома. Кесада в Тунье расположил свою резиденцию, где принимал депутации старейшин окрестных деревень с обильной данью и присягавших ему на верность. Сокровища накапливались в специально охраняемой хижине, поблизости от которой он вершил суд и расправу. Приговоры приводились в исполнение на большой площади поселения, а палачом был Мануэль. Фернандо, бледный и похудевший, переводил индейцам приговоры и решения командующего, а также просьбы и уверения в верности туземцев. По мере возможности лейтенант, переводя приказы, стремился смягчить участь индейцев, а порой он подсказывал чибчам, как следует поступать, чтобы избежать незаслуженного наказания.
Все свои идеалы лейтенант похоронил. Он убежал от ужасов инквизиции из Испании, но здесь сам оказался прислужником инквизиторов. Все рассуждения о высокой миссии оказались блефом. Закон конкистадоров — кровь, добыча и жестокость!
Почему же молчит Бог?
Почему он не насылает на нас землетрясения и не приводит в действие вулканы, чтобы поглотить преступников и богохульников?
Конкистадоры делят добычу. В их руках уже столько золота и драгоценных камней, что такому богатству позавидовал бы любой король. Кесада все делит на равные части: одна часть в королевскую оружейную палату в Толедо, вторая — святой церкви, третья — главнокомандующему, четвертая — офицерам и еще одна часть — солдатам. Уже нужны носильщики для переноски драгоценностей, предназначенных для короля и церкви.
Брат Корнелий не замедлил явиться к Фернандо, чтобы взыскать долю для святого Фердинанда. Лейтенант насыпал доминиканцу полный мешок, потом снял с шеи крест и положил его сверху.
— Крест? Почему?
— Я не ношу амулеты выжимателя налогов.
— Брат Фернандо!
Фернандо иронически посмотрел на монаха.
— Притворяйся, падре, перед кем-нибудь другим, — сказал он горько. — Я видел, как ты вместе с другими алчными грабителями выковыривал драгоценности из амулетов, похищенных из храма. Для чего? Чтобы обратить
язычников в христианскую веру? Почему ты не выступаешь перед несчастными туземцами на площади с проповедями? Почему ты не просвещаешь заблудших и не утешаешь молитвами страждущих? В твоих глазах я вижу не высокие помыслы, а жадность! Ты обеими руками тянешься к золоту и драгоценностям, политым кровью невинных людей.
— Брат Фернандо! Что ты говоришь своему исповеднику?! Одумайся!
— Ты мне больше не исповедник! Ты подлый лицемер в одеянии священника, волк в овечьей шкуре!
— Ты совершаешь преступление против церкви, — с трудом переводя дыхание, проговорил монах. — Самый страшный грех — ересь!
— Как же, ты видишь щепку в глазу ближнего, а в своих не замечаешь и бревна. Это слова писания, падре. О, я с прилежанием изучал теологию, учение, в котором много красивого и доброго. И что вы из этого сделали?! Нет, нет, монашек, я вижу насквозь тебя, до самого сердца. Горе тебе!
