И она еще сожалеет, что не знала старого Донжа! О господи, это-то еще для чего? Чтобы лучше изучить родословную семьи?
Что еще она сказала ему несколько недель спустя? Нет, самое меньшее, через два, даже через три месяца, когда Жанна с шумной непринужденностью объявила, что ждет прибавления семейства.
— Я-то рассчитывала замужем похудеть! — добродушно шутила Жанна. — А тут еще мама в ярости.
Но Феликс был доволен. Ничто не усложняло его жизнь. Теща благоволила к нему, а на Франсуа всегда смотрела с некоторым недоверием.
Как-то осенним вечером Франсуа и Беби прогуливались по набережной перед домом. Мимо парами или группами прохаживались соседи. Солнце зашло. Насколько Франсуа помнил, обитатели домов на набережной всегда гуляли вдоль реки и дышали свежим воздухом перед сном.
После очень долгого молчания Беби, положив ладонь на руку мужа, вздохнула:
— Ты на меня не сердишься?
— За что?
— За то, о чем я тебя просила.
— А о чем ты меня просила?
Странно! Он подумал, что речь пойдет о мадам Фламан, и снова пришел в дурное настроение.
— Не помнишь? Подождать два-три года, прежде чем…
И она, всегда такая прямолинейная, так хорошо владеющая собой, смутилась. В такие минуты она походила на маленькую девочку.
— Прежде чем заводить ребенка? Ты об этом?
Только-то и всего!
— Нет, не забыл, малышка.
— Я хочу тебе объяснить. Это не потому, что я эгоистка и стремлюсь подольше наслаждаться жизнью. Я боюсь, Франсуа.
— Боишься? Чего?
— Мне кажется, после все будет не так, как прежде. Но если тебе не нравится, если ты хочешь ребенка раньше…
Он пожал ей кончики пальцев с неподдельной нежностью.
— Бедная малышка!
Она выдумывает бог знает что. Даже если бы он хотел детей, то и тогда не спешил бы ими обзавестись.
— Итак, ты мне даешь еще два года?
Ты мне даешь два года? Да что он, господь бог в конце концов?
— Конечно. Два, три, четыре года. Сколько захочешь. Что с тобой?
— Становится свежо.
— Ты, как всегда, слишком легко одета.
— Извини.
Это тоже правда. Она знала, что по вечерам у воды прохладно. Знала, что он любит этот час, когда можно расслабиться, любит прогулки по набережной. Зачем же так нелепо наряжаться в тонкие, как паутинка, платья и набрасывать на плечи шелковый шарф, который совершенно не греет?
Еще одна причуда: теперь, когда Беби случалось приходить в кабинет — то ли за деньгами, то ли по какому-нибудь другому поводу, она всегда стучалась. Мадам Фламан это заметила и всякий раз смотрела на Франсуа понимающим взглядом.
Смешно, тем более что…
Все остальное произошло совсем уж глупо. Был зимний вечер. Они отправились на спектакль — играла приезжая труппа. Г-жа д'Онневиль и Феликс с Жанной тоже были в театре. Потом все вместе зашли в кафе Центральное. Возвращались Франсуа и Беби домой пешком, и тротуарные плиты гулко вторили их шагам.
На углу, недалеко от моста, они прошли мимо парочки, прижавшейся к стене и обнявшейся так крепко, что два тела слились в одно и наверняка отчаянно потели.
Беби сильнее оперлась о руку мужа. Немного дальше, на набережной, метрах в ста от дома, она так приникла к нему, что он обнял ее и нежно поцеловал.
Вдруг, когда он меньше всего ожидал, она высвободилась из его объятий, отчужденная и натянутая как струна.
— Что с тобой?
— Ничего.
— Но, милочка… Еще минуту назад…
Она шла быстрым шагом. Подождала на пороге, пока он откроет дверь, и бросилась к себе в спальню.
— Ты так и не скажешь, что с тобой?
Короткий, но острый взгляд.
— Отказываешься?
Он снял пиджак, чтобы чувствовать себя непринужденней.
— Послушай, Франсуа, ты помнишь обещание, которое дал Мне однажды утром? Что бы ни случилось, все мне рассказывать. Ты готов его выполнить?
Он насторожился.
— Не понимаю тебя.
— Зачем ты лжешь? Разве мы не договорились, что между нами не будет лжи?
Она казалась очень спокойной, вполне владела собой.
— Ты и вправду не знаешь, почему я оттолкнула тебя, когда ты меня обнял?… Возьми пиджак. Ты даже не успел переодеться перед театром.
Он и не подозревал в ту минуту, что на карте стоит вся их жизнь. Сидел на краю кровати, раздумывал, взвешивал все за и против, наблюдал за Беби, восхищаясь ее хладнокровием.
— Я уже говорила тебе, что не ревнива, но я не желаю… Ты понимаешь? Потом я буду тебе женой, как прежде: я ведь твоя жена. Кроме того, ты сможешь мне все рассказывать, как товарищу, как Феликсу.
Он пристально смотрел на недавно установленный серебристый радиатор. Для принятия решения капитальной важности у него оставались считанные секунды.
— Давно мадам Фламан твоя любовница?
Он провел рукой по лицу, взъерошил волосы, поднялся и остановился посреди комнаты.
— Отвечай.
— Я сплю с ней уже несколько лет, но она не то, что называют любовницей.
Молчание. Не видя Беби, он повернулся к ней. Она не пошевелилась, не вздрогнула. Ответила на его взгляд легкой усмешкой.
— Вот видишь!
— Что я должен видеть?
— Ничего! Я всегда думала, что она из тех женщин, которых ты любишь.
— Все зависит от того, чем эта любовь вызвана, — резко отпарировал он.
— Верно. Я почувствовала это с первого дня, потому и стучусь, входя к тебе в кабинет.
— Если хочешь, я расстанусь с ней.
— Зачем? Прежде всего, она не виновата. Вдобавок, тебе потом понадобится другая.
Странное ощущение! Франсуа чувствовал себя как бы раскованным, и в то же время в сложившейся ситуации было нечто необычное, тревожащее его, словно он шел по зыбкой почве.
Беби была такой спокойной! Но разве не она хотела выйти за него замуж? Или она не знала?…
— Феликс в курсе? — спросила она, нанося на лицо ночной крем.
— Должно быть, догадывается. Мы о таких вещах не говорим.
— А…
К чему это «а»?
— Ее муж ничего не знает?
Франсуа ощутил еще большую неловкость. Муж ее был телефонный монтер. Добрый малый, усатый, как папаша Донж. Несколько раз ему случалось чинить линию на заводе, и он работал в кабинете, когда там находились его жена и Франсуа.
— Ну вот, месье Донж. Думаю, теперь больше не испортится.
Он протягивал широкую руку, избегал из деликатности прощаться с женой и лишь слегка подмигивал ей.
— Нет, он ничего не знает.
— И тебе безразлично, что вечером, в постели этого человека…
— Она занимает в моей жизни гораздо меньше места, чем ты думаешь. Расскажи я тебе…
— Что?
— Ничего. Это слишком смешно.
— Говори. Мы же теперь товарищи.
— Я никогда не звал ее по имени. Я его не знаю. Сразу после этого, не дав ей перевести дух, я диктую. В ответ на ваше уважаемое письмо от… Напечатали, мадам Фламан? Дату посмотрите на конверте… имею честь сообщить вам, что в сложившихся обстоятельствах для нас невозможно согласиться на отсрочку, которой…
Беби смеялась. Франсуа не видел ее лица, склоненного над туалетным столиком, но слышал ее смех и, удовлетворенно улыбнувшись, снял ботинки.
— Видишь, дорогой, как мало это для меня значит. Тем более, что я женщина не твоего типа. Признайся, так ведь?
— Смотря о чем. Верно, что ты никогда не умела и, наверное, никогда не научишься заниматься любовью. Но в жизни не это главное… Ты на меня не сердишься?
— За что? Ты был откровенен.
— Разве ты меня не просила об этом?
— Просила.
В ту минуту Франсуа подумал, не допустил ли он промах. Что тогда? А, тем хуже для нее! Это ведь она потребовала откровенности.
— О чем ты думаешь? — спросил он, укладываясь.
Они купили уже новые кровати, две одинаковые кровати современного образца, заказанные Беби. Спальня стала светлой. В ней ничего не осталось от старого дома.
— Ни о чем. Впрочем, о том, что ты сейчас говорил.
— Тебе грустно? Ты огорчена?
— Не из-за чего мне огорчаться.
— Если ты настаиваешь, больше это не повторится. Бывает, я до нее не дотрагиваюсь помногу дней, а то и недель. Потом, в одно прекрасное утро, без всякой причины…
— Понимаю.
— Не можешь понять: ты не мужчина.
Она ушла в только что оборудованную ванную. Туда вела одна ступенька вниз. В этом доме всегда приходилось спускаться по ступенькам и ходить запутанными коридорами. Беби долго оставалась в ванной, и Франсуа забеспокоился. У него мелькнула мысль, что она, наверно, плачет. Он чуть было не пошел посмотреть, но, поколебавшись, отказался от своего намерения из боязни возможной сцены.
Он поступил правильно: она возвратилась с сухими глазами и бесстрастным лицом.
— Спокойной ночи, Франсуа. Давай спать.
Она поцеловала его в лоб, легла и сразу потушила свет.
Когда он обернулся, кладовщик и мадам Фламан уже выносили картотеку и пишущую машинку. Франсуа посмотрел на них, как посмотрел бы на неодушевленные предметы, но вопросительный взгляд Феликса выдержал хуже.
