- Не хлопочите, Илья Михайлович. Мы ненадолго.
- Там видно будет... - Хозяин подмигнул Володе. Тот рассмеялся, видимо, хорошо зная повадки Ильи Михайловича.
- Если вы насчет вина, то имейте в виду, я не буду. А Володя за рулем.
- Ишо чего! Запомни, у нас такой порядок: заехал в гости, будь человеком.
Илья Михайлович прыгнул на подножку. Смотались они в самом деле очень быстро. Вместе с ними приехала жена Ильи Михайловича, Дина Пантелеевна, молодая полнолицая женщина в белой нейлоновой блузке; выйдя из кабины, она показала мужчинам, какую нужно поймать курицу и зарубить.
Через минуту после знакомства в ее крепких проворных руках гремел начищенный самовар. Однако и от чаепития Агафон отказался, наперед зная, что за этим последует. Илья Михайлович открыто пронес по бутылке в каждой руке, да из карманов комбинезона выглядывали еще какие-то цветастые головки. Встречали уральцы хлебосольно, но на такой соблазн Агафон не пошел, твердо настояв на том, чтобы сначала поехать на центральную усадьбу.
- Правильно, сначала нужно дело, - поддержала его Дина Пантелеевна.
- Ладно, раз уж так, - согласился Илья Михайлович. - Ты, Володя, командуй тут, да, кстати, разбери свою коробку скоростей. Так гремит, что и обратно не доедете. А я гостя с ветерком - на своем "Ковровце".
По грейдеру "Ковровец" бежал ходко. В лицо Агафона бил терпкий полынный запах, с боку ветер мотал верхушки кленов, мягко уплывали близкие горы, в которые упирались зеленые концы загонов.
- Ты обязательно к нашему Василию Васильевичу зайди, к директору, говорил по дороге Илья Михаилович. - Про стоимость нашей беконки спроси!
К Громову, директору совхоза, Агафон попал сразу же. В длинном коридоре большого каменного здания ему повстречался какой-то верзила в длинных, по локти, шоферских перчатках. Он и привел к кабинету директора. Приемная оказалась пустой. Агафон беспрепятственно открыл дверь и сразу увидел секретаря райкома. Попятившись, он стал медленно закрывать дверь. Константинов поманил смутившегося парня рукой. Он сидел за красным столом прямо против двери и пил чай. Громов же сидел на своем директорском месте и разговаривал с высокой некрасивой девицей, очевидно, своей секретаршей.
- Ты, Василий Васильевич, считай, что нас здесь нет, занимайся своей текучкой. А я вот с приятелем поговорю. Рад его видеть. Из Чебаклы прибыл. Ну здравствуй, международник. По каким делам в сии края? - добродушно, с легкой усмешкой заговорил Антон Николаевич.
Агафон ответил и, все еще смущаясь, неловко опустился на пододвинутый Константиновым стул.
- Значит, в помощниках у Хоцелиуса? Доброе дело. Старик он умный. Ты к нему прислушивайся и вообще учись присматриваться. А самое главное поглубже вникай в экономику. Сейчас совхозная, колхозная и всякая прочая экономика - это наша цель номер один. Нужно уметь хорошо считать, чтобы знать, что делается направо, а что налево.
- А этот совхоз тоже в убыток работает? - спросил Агафон. Спокойный, добродушный тон секретаря райкома очень располагал к себе.
- Ежегодно около двухсот тысяч в дебете, - непримиримо ответил Константинов.
Как экономиста, Агафона эта цифра просто ошеломила.
- Отчего же это происходит, Антон Николаевич?
Константинов отхлебнул из стакана чаю, открыл коробку с папиросами, повернул к Агафону крупное лицо.
- А ты прыткий!
- Любопытствую.
- Был у меня один такой любопытный, вроде тебя... А вообще-то причин много, дорогой мой друг. А виноваты, с одной стороны, вы, экономисты.
- Почему же экономисты? - удивился Агафон.
- Плохо считаете. А экономика без счета и анализа - пустое место. Я мечтаю дожить до такого времени, когда в каждом совхозе кроме главного бухгалтера займет свое место главный экономист. И тех директоров, у которых обозначится убыток, по представлению экономистов будут приглашать в Москву, в Центральный Комитет, - там попросят отчитаться за каждый государственный рубль. А сейчас у нас все еще продолжается медовый месяц финансового либерализма. Плохо считаем народные денежки. Ты вот экономист, к тому же бывший газетчик - нырни, брат, в самую глубину. Покопайся у них в годовых отчетах. Заверни к соседям, приглядись и там. Да как трахни научно-экономический очерк. Хорошо напишешь - и тебе будет все ясно, и нам.
Антон Николаевич умолк, приглядываясь то к Агафону, то к вошедшим в кабинет людям. Вошел молодой тракторист, татарин, улыбающийся, счастливый. Женится. Просит отпуск. Получив бумажку, вылетает как на крыльях. Появился тот самый верзила шофер в несгибаемых перчатках, он смущен и подавлен.
- Машину пока не получишь, - прочитав заявление, говорит Громов.
- Да я, Василий Васильевич, провалиться мне на этом месте, зарок дал, ни грамма в рот не беру вот уж который день.
- А все-таки который? - пристально глядя на парня большими, радужно-чистыми глазами, спрашивает директор.
- Да уж, поди, ден пять.
- Ден полсотни походишь в разнорабочих, проветришься, там видно будет. Ясно?
- Ясно-то оно ясно, но я ведь...
- Извини, друг, иного решения не будет. Потом, учти твердо: если напьешься и на этой работе, то приду и сам лично тебя сниму, а что будет дальше, сам знать должен.
Верзила шофер, любитель выпивки, помяв в руках свои никчемные теперь перчатки, удалился.
- Видал, как стрижет директор? - заметил Антон Николаевич и тихо спросил: - А у тебя как с этим делом?
- Не люблю пьяных, - ответил Агафон.
- Ну, а сам-то можешь выпить?
- Могу. Вот сегодня приятеля встретил. Обязательно выпью стопку под куриную лапшу, - признался Агафон.
- Если в голове нет прорехи, можно выпить и две, - сказал Константинов.
"А не так прост секретарь-то райкома, каким он показался мне при первой встрече", - думал Чертыковцев.
В совхозе он прожил несколько дней. Знакомясь с новым хозяйством, побывал и на фермах. Чем больше вникал в дела, тем острее понимал, что пустые, выспренние газетные статьи и длинные речи о сельском хозяйстве ни в какой степени не отражали истинного положения. Хозяйство лихорадило, себестоимость продукции была очень высокой.
Побывал и на рыбалке. Рано утром взял удочки и пошел на озеро Тептярь ловить красноперок. По пути зашел в ближайший свиной лагерь - за кашей для подкормки и насадки. Попал во время утренней кормежки. Едва бойкий микротракторок "Волжанин" застучал на пригорке мотором, свиньи-"дачницы" подняли такой разноголосый хор, что затыкай уши. Поговорив со свинарем, Агафон запустил в бадью руку и достал горсть пахучего, разварного, с белой сердцевиной ячменя. Настоящая, добротная каша. Вечером рассказал об этом Илье Михайловичу.
- Привозной! - махнул тот рукой. - В прошлом году у нас родился свой очень хороший ячмень. Ссыпали его в бурты. Ну, думали, откормим наших свинюшек на славу. А на деле?
- Что же вышло на деле?
- В ноябре пришла бумага. А следом за ней явился уполномоченный и дал команду зорить бурты и вывозить зерно на элеватор. "Хорошо, - сказал ему Василий Васильевич, директор наш, - вывезем; только кормить свиней вы станете сами". Вымели все подчистую, а потом зимой тракторами возили корма со станции. Тридцать километров пробивались по сугробам, как по тоннелям, как раз где я тогда хрюшек своим гоном гонял и порол на снегу. Вот так почти каждый год: сначала свой корм вывозим, а потом у госдядьки занимаем. То из Сибири, а то и с Кубани везем. Как это, по-государственному?
Блокноты Агафона разбухали от записей. Возвращаясь, вез в папке столько материала, что хватило бы на целую книгу экономических очерков.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
После месячного пребывания в горном селении Дрожжевке Агафон прочно вошел в жизнь совхоза и уже хорошо знал все его хорошие и слабые стороны. За это время он успел побывать на всех кошарах и фермах. Почти всюду рабочие здесь жили в плохих домишках. Как бывший газетчик, он прежде всего обратил внимание на эту сторону дела. Некоторые чабаны с многодетными семьями почти круглый год ютились в саманных землянках дореволюционного образца. Такие "азбары" Агафон видел в кино и полагал, что этаких хат давно уже на свете не существует... В то же время из тех же газет он знал, что из самана можно построить хозяйственным способом добротные дома для чабанов. Ясно было, что жилищным строительством дирекция занималась мало и не очень настойчиво. Однако самым больным местом в совхозе был транспорт. Использовался он бесхозяйственно, порой просто варварски. Удивительно странным было то обстоятельство, что совхоз до сей поры не удосужился выхлопотать легковую машину. Как и начальство совхоза, так и приезжающие из области и из центра уполномоченные разъезжали по фермам и кошарам на грузовиках. Директор имел в своем распоряжении трехтонный грузовик. К нему был прикреплен специальный шофер Володя Лигостаев. Брали грузовики для легких персональных разъездов управляющие отделениями и фермами, ездили главный инженер, главный агроном, главный зоотехник, главный строитель и, наконец, главный бухгалтер, потому что банк находился в полсотне километрах - в Валиевске. Под этот общий вопиющий бесхозяйственный шумок раскатывали на грузовиках и менее главные. Правда, для некоторых рядовых работников, агрономов и зоотехников были выделены верховые лошади, однако многие из них предпочитали лихому коню трехтонный или полуторный грузовичок. К тому же на центральной усадьбе оказалось одно-разъединственное седло. Все это вызвало в душе Агафона горячий, задорный протест. Он извлек из чемодана свой старый журналистский блокнот и изо дня в день заносил туда все интересующие его факты. В результате родилась обстоятельная докладная записка на имя Спиглазова. Написана она была в резком ироническом стиле, который он в свое время позаимствовал у Карпа Хрустального. В выражениях он не стеснялся, каждый факт называл своим именем, не щадя всех главных, в том числе и самого Романа Николаевича. В основном Агафон коснулся вопроса беспорядочного использования автомашин и тракторов, расхода нефтепродуктов и хранения техники. Затронул и жилищное строительство и быт. Сказал несколько крепких и ядовитых слов о рентабельности хозяйства. Да, именно такое крамольное сочинение написал новоиспеченный бухгалтер по транспорту и положил Роману Спиглазову на стол. Прочитав его, тот вызвал Агафона к себе.
