процессами. Вот почему Монтень рассказывает, как раненные стрелой критские козы — «благодаря полученному от природы умению разбираться в ней и пользоваться ею» — отправляются искать ясенец и едят эту траву, дабы исцелиться{13}. Мы тешим своё самолюбие, утверждая, будто козы действуют так, повинуясь природе (в то время как мы руководствуемся разумом и, заболев, осознанно выбираем то или иное лекарственное средство), а вместо этого нам бы стоило задуматься над тем, что животные приобретают знания «в такой великолепной школе, где наставницей — сама природа».
Вы видите, здесь всё же явно есть смысловой сдвиг. Вот что важно в теории Монтеня (я привёл цитаты из «Апологии Раймунда Сабундского»). В представленной доктрине наблюдается смысловой сдвиг: Монтень, как видите, прекрасно понимает, что человек пробирается к знаниям наощупь, весьма чутко прислушиваясь к разуму, опираясь при этом на жизненный опыт, вероятно, совершая ошибки и далеко не сразу добиваясь результата, а критские козы, как только в них попадает стрела, тотчас же поедают растение под названием ясенец. Перед нами, очевидно, два различных типа поведения, две поведенческие модели, и Монтеню это понятно, поскольку он утверждает, что животным посчастливилось учиться «в такой великолепной школе, где наставницей — сама природа», иными словами, они способны действовать согласно некой схеме, модели поведения, отличной от человеческой, такое поведение разумно и тоже имеет право на существование. Итак, Монтень показывает, что животные превосходят человека, потому что им даже не приходится сомневаться в выборе лекарства, им заведомо знакомы все средства, ведь их наставница — сама природа, и ошибаться они не могут.
Это прямой путь к дуализму. Мы делаем вид, что восхваляем животное, демонстрируя, что человеку не следует гордиться принадлежностью к человеческому роду, поскольку на деле он почти не превосходит животное и даже наоборот: он ошибается, он должен постоянно прислушиваться к разуму, а животным, сохранившим непосредственную связь с природой, разум и не нужен, что лишь подтверждает их превосходство. Так вот, говоря нечто подобное, мы подспудно признаём, что рациональное поведение, то есть, по сути, процесс обучения, отличается от бессознательного, инстинктивного поведения животных, представляющего собой более непосредственный, прямой процесс. Собственно, именно это противопоставление и приведёт к фундаментальному расхождению между натуралистическими, монистическими идеалами Возрождения и системой Декарта — системой, построенной на дуализме, самой дуалистической системой из всех, что существовали со времён античности, пожалуй даже более дуалистической, чем теории апологетов, таких как Тациан, Арнобий Старший и ций, заявлявших, будто у христианина нет ничего общего с животными и другими людьми.
Декарт
И действительно, по мнению Декарта, у животного нет ни ума, ни инстинкта. Декарт видит в животном машину, аппарат. То, что прежде объяснялось инстинктом, иначе говоря психическим аналогом интеллекта (правда, аналогом более компактным, более конкретным, менее осознанным и менее системным), теперь объясняется автоматизмом; но обратите внимание, речь идёт не о психическом автоматизме, к которому можно приравнять инстинктивный автоматизм, а об автоматизме физическом. Картезианское учение представляет собой теорию физического автоматизма, то есть автоматизма существ, тел, действий, движений — без души и без инстинкта. Заметьте, у таких мыслителей, как Монтень, инстинкт — это не разум, а психика. Это реальность психического порядка. И то же у стоиков. Декарт был первым, кто заявил, что поведение животных не связано с инстинктами. Их поведение не инстинктивное, а механическое, что совсем не одно и то же. Тут, конечно, надо бы прояснить путаницу: можно сказать, что для инстинктивного поведения характерен автоматизм (мы, кстати, скоро увидим, что данное утверждение ошибочно). Об этом говорили неоднократно, об этом говорили ещё стоики. Но они имели в виду прежде всего психический автоматизм, наподобие того, который мы вырабатываем или надеемся выработать, если, к примеру, усердно что-то учим, а потом, выучив, запомнив требуемое наизусть, воспроизводим последовательность чисел, слов или даже целый текст, как будто не задумываясь и занимаясь при этом другими делами. Подобная устоявшаяся очерёдность действий, для которой необходим некий инициирующий процесс, начальный стимул — когда, например, при чтении наизусть нам каждый раз приходится начинать с начала, чтобы воспроизвести текст полностью, — и есть автоматизм, называемый психическим. Но это совсем не тот автоматизм, который подразумевается у Декарта. Автоматизм в его теории не имеет ничего общего с интеллектом или с приобретённой, сформировавшейся привычкой: это автоматизм материи, res extensa, то есть нечто, сравнимое с работой машины, с её механикой. Когда паук плетёт паутину, он действует точно так же, как прядильная машина. Когда крот оставляет на поверхности земли бугорок, роет нору и выталкивает землю наружу, он действует, как лопата, то есть, как орудие, специально предназначенное для рытья земли. Животные приспособлены к определённому виду деятельности, довольно узкому, к тому же. В любых других ситуациях, которые требуют усилий, не соответствующих их телосложению, они крайне неуклюжи и не способны выполнить какую-либо серьёзную задачу. Соответственно, рассказы о необыкновенных умениях, якобы подтверждающие превосходство животных, на самом деле не только не доказывают их превосходство, но, наоборот, свидетельствуют против животных и против инстинкта, если под инстинктом понимать психическое явление. Инстинкта не существует, а есть лишь физический автоматизм.
Вот что говорит Декарт: «Замечательно также, что, хотя многие животные обнаруживают в некоторых своих действиях больше искусства, чем мы, однако в других они совсем его не обнаруживают, поэтому то, что они лучше нас действуют, не доказывает, что у них есть ум; ибо по такому расчёту они обладали бы им в большей мере, чем любой из нас, и делали бы всё лучше нас; это доказывает скорее, что ума они не имеют и природа в них действует сообразно расположению их органов»{14} — природа, то есть их телосложение. Они действуют сообразно строению тела и двигательным возможностям. И подобно тому, как лопата годится лишь для того, чтобы рыть, а прядильный станок — лишь для того, чтобы прясти, так и паук только и может, что плести паутину, а крот — копать землю и выталкивать её наружу, оставляя на поверхности бугорок. Словом, животное идеально приспособлено к функциям своего тела, однако ни на что другое, кроме выполнения этих функций, оно не способно. Естественно — по мнению Декарта — человеческому уму не дано проникнуть в натуру животных, чтобы понять, что происходит у них внутри («Письмо Мору»). Но в итоге Декарт утверждает, что в наш способ чувствовать включено мышление, и стало быть, мышление — это сознание{15}. Он также заявляет: «За исключением заблуждения отрицающих Бога <… >, нет ничего, что бы удаляло
