схватил свою порцию кебаба, отхватил немалый кусман, прожевал с открытым ртом — не самый милый вид, но, опять же, я ему был обязан. Он отмахнулся, ответил:
— Ерунда, чувак.
Чувак… Господи.
Я сел напротив, почувствовал, как по спине пробежала дрожь, понял, что будут трястись руки. Он заметил, сказал:
— Шуганули, да?
Я не думал, что нужно отвечать. Он кивнул, сказал:
— Выпей чего-нибудь, придешь в себя.
Для меня это скорее верный способ оказаться не в себе. Да я бы и сам продал душу за «Бушмиллс», «Джеймисон», фальшивое тепло, чтобы озарить кишки.
— Не можешь, а? — добавил он.
Вспыхнул старый гнев.
— Это что еще значит? — спросил я.
Он сидел как ни в чем не бывало, жевал, поднял левую руку в жесте, будто пьет, потом закатил глаза, сказал:
— Одной всегда мало, да… так оно бывает?
Чистое безумие алкоголизма. Будь в квартире бутылка, я бы выпил целый стакан, а потом вышвырнул его в окно. Но взял себя в руки, попробовал заново:
— Мне повезло, что ты проходил мимо.
Он поднял брови, переспросил:
— Повезло? Везение тут не при чем.
Я не понял, сказал:
— Я не понял.
— Я за тобой следил, Джек.
Имя. Я представлялся? Нет, точно нет. Он показал на мою половину кебаба, спросил:
— Будешь?.. А то лежит такой одинокий.
Я встал, пододвинул к нему тарелку, спросил:
— Завтрак пропустил, что ли?
Затем, стараясь успокоиться, тихо произнес:
— Зачем ты за мной следил?
Он потянулся к еде, и я, напугав нас обоих, гаркнул:
— Оставь ты жрачку в покое!
Он шутливо вскинул руки:
— Эй! Полегче, здоровяк, выдохни. А то еще инфаркт схватишь. Блин, можно чуток потише?
Пока он говорил, я подумывал о том, чтобы броситься через стол и забить хренов кебаб ему в глотку. Оперся на край стола, сказал:
— Коди или как там тебя, слушай сюда. Кто ты, сука, такой, зачем за мной следил и откуда знаешь, как меня зовут? Как думаешь, получится ответить?
Мои сигареты лежали на столе. Он открыл пачку, достал «Зиппо», закурил, сказал:
— Пытаюсь бросить, но как после хавчика без никотинового кайфа?
Увидел мое выражение, ухмыльнулся:
— Оки-доки, пора колоться. Чувак, я твой главный фанат, много о тебе читал, — он помолчал, словно подыскивая слова. — Как там бишь… «Мне нравится твой стиль»? Другими словами, Джек, я хочу стать частным сыщиком. Хочу быть твоим напарником. Что скажешь, хочешь объединиться?
Я молча смотрел на него, потом расхохотался. Коди не понравилось, что над ним смеются, он возмутился:
— Я серьезно, чувак. Я следил за твоей карьерой. Будем работать вдвоем, порядок наведем.
Четкий слоган, хоть на футболке пиши. Я ответил:
— Говори, кто ты, и живо.
Интонация намекала на насилие, которое чуть ли не каждый божий день крылось под самой поверхностью.
Он заметил.
Выпрямился, вытер рот, начал:
— Окей. Я — как ты, Джек. Молодая версия, но в остальном — копия. Я вырос в паре улиц от тебя, в той же поганой нищете. Лучшая посуда — единственная посуда, знакомо?
Я все еще переваривал «молодая версия». Когда стукнет пятьдесят, — и стукнет с силой, — и кто-нибудь скажет о твоем возрасте, готовься к бою. Нутром чуешь, что дальше комплиментов не жди.
Он продолжал:
— И, понимаешь, я, как и ты, люблю книжки. Все время читаю — о преступлениях, да? У меня двести книжек о преступности — и я прочитаю их все. И — а, да, я еще лебедей кормлю. Хотел даже устроиться в полицию, но меня не взяли.
Его охватило уныние. Я рявкнул:
— Почему?
— Почему лебедей кормлю?
Блин, я словно зубы вытягивал, причем очень упрямые. Вздохнул, сказал:
— Нет, почему тебя не взяли в полицию?
У него снова загорелось лицо.
— У меня нога больная, левая, на футболе травмировал, и разве не странно, что у тебя… эм-м…
— Хромота.
— Эм-м… правая нога, твоя… травма от клюшки. Скажешь, это не судьба?
Херня это какая-то, думал я. Он все говорил:
— В школе я учился так себе. Не люблю власть, а твой папа — он знал моего, они были в одной церковной общине.
Тут я его подловил. Сказал:
— Мимо, приятель. Мой отец никогда не состоял в комитетах, особенно церковных. Если б ты еще сказал — мать, был бы ближе: она там практически прописалась, чуть ли не монашка.
Я почувствовал старую горечь, старую обиду на нее, как подступившую к горлу желчь. Он это переварил, продолжил:
— Ну, по-моему, они были знакомы. Короче, у нас столько общего, что нам надо работать вместе.
— И как именно?
Он уже вскочил, мерил шагами комнату, весь гудя от возбуждения.
— Я буду работать на улицах, а ты будешь, типа…
Он поискал нужное слово, и я подсказал:
— Кумекать?
— А?
— Сопоставлять улики.
Он решил, что я издеваюсь, но все-таки продолжил, с неуверенностью в глазах.
— Эм-м, ну да, стратегия и все такое. Я-то, как ты уже видел, больше по практике.
Он так размечтался, что я решил его не обламывать, сказал:
— Почему бы и нет?
Он не поверил своим ушам, буквально лишился дара речи. Я сказал:
— Я переезжаю в новую… хату… на Мерчантс-роуд — можешь приходить отчитываться туда. А пока — вот твое первое… эм-м… задание.
Он огляделся, спросил:
— Ты переезжаешь отсюда?
— Слишком броско. Нельзя же привлекать к нам внимание.
Он оценил «к нам», сказал:
— Понял.
Потом, будто репетировал, выпалил:
— Мне деньги не нужны. Я, как бы, готов работать…
— Безвозмездно.
— Безвоз… чего?
Нога ныла, хотелось прилечь.
— Вот что ты должен сделать.
Он стал весь внимание, наморщил лоб.
— На площади сидит компания алкоголиков, кучкуются рядом с туалетами…
— Я их знаю, — встрял он. — Хочешь, чтобы я работал под прикрытием, внедрился к ним. Не буду бриться и…
— Заткнись.
Как щеночка пнуть. У него было такое обиженное выражение, что я сказал:
— Первым делом тебе надо научиться слушать. Ты слушаешь?
Он кивнул с несчастным видом. И где я этого набрался? Продолжил:
— Там есть мужик — длинные седые волосы в хвосте, зовут Джефф, — он сидит на отшибе от остальных. Я хочу, чтобы ты узнал, чем он занят, и — вот что самое сложное — как спасти его с улицы.
У него накопилась куча вопросов, но я опередил, спросил:
— Как думаешь, справишься?
— Да, шеф.
— Ладно, телефон есть?
Он назвал мобильный и домашний номера. Предупредил, что домашний — его родителей. Я побоялся спрашивать, не с ними ли он живет. Хотя бы визитку не дал, но и это может быть вопросом времени. Перед уходом он вдруг меня обнял. Я
