рассказывала, — ответил я.
Она ковыряла ремешок часов — единственный признак ее волнения.
— Для подготовки я устроилась соцработницей для престарелых. Одна старушка жила в Россавилле, очень обеспеченная, но такая сучка.
От ее слов так и полыхало ненавистью. Ридж словно вернулась в прошлое. к той тетке. Хотелось крикнуть: «Давай, так ей! Не держи в себе!»
Она продолжила:
— Как только меня приняли в полицию и назвали дату, когда явиться на учебу, я пошла сказать той старой жучке, что больше к ней не приду. Она и слышать не хотела. Знаешь, что ответила?
Я понятия не имел, покачал головой.
— Тебе платят, чтобы заботиться обо мне.
Ридж чуть не улыбнулась от воспоминаний, сказала:
— А я ей: еще такой чек не выписали, чтобы вы меня заботили.
Я гадал, как это связано с тем, что ее пугает. Она сказал, словно читая мои мысли:
— Это никак не связано с тем, о чем я хотела поговорить.
Видимо, я сидел с недоумевающим видом. Пытался изобразить сочувствующую аудиторию, и она добавила:
— Я хотела, чтобы ты понял: заботит меня только полиция. Иногда кажется, больше у меня ничего другого и нет.
Будто мне надо это объяснять. День, когда меня турнули из органов, — один из самых черных в моей жизни. То и дело слышно, как говорят: «Я не то, чем зарабатываю на жизнь». Сразу видно, что они не из полиции. Уровень самоубийств среди копов в отставке выше крыши, потому что нельзя просто перестать быть копом. Все, что во мне есть, выросло из времен службы. Я так и не оправился после увольнения. Все катастрофы, одна за другой, коренились в той утрате.
— Я понимаю, — сказал я.
Подождал, пока она дозреет сказать, что хотела. Затем:
— За мной следят.
Я не знал, чего ожидать, но это застало меня врасплох. Не сразу осмыслил, потом сказал:
— Рассказывай.
Она сморщилась, чуть не зажмурилась — ей требовались нечеловеческие усилия, чтобы об этом рассказать.
— В последние недели я чувствую слежку. Потом ночные звонки, никто не отвечает, а когда набираю 1471, вызов заблокирован. Моя квартира — в ней кто-то побывал. Ничего не взяли, просто кое-что передвинули по мелочи. А вчера пришло вот что.
Она достала из джинсов сложенный конверт. Я изучил — ее имя и адрес (на ирландском), отправлено в Голуэе предыдущим днем. Я достал единственный листок, прочитал
Молись
Сука
И все.
И первой мыслью было:
«Коди?»
Неужели он морочит голову и мне, и Ридж?
9
Атеизм свидетельствует о силе ума, но лишь до известной степени.
Паскаль, «Мысли», 225
Июль 1968, «Австралийский католический реестр», отец У. Данфи
Было бы чрезвычайно глупо отрицать, что многие священники — возможно, даже большинство, — стар и млад, весьма озабочены своим положением в Церкви. Священник считает, что больше не имеет власти. Его прежнее общественное положение в пастве потеряло немалую долю блеска.
Я пригляделся к конверту, но он больше ни о чем не говорил.
— Есть догадки, кто это может быть?
Она покачала головой. Подмывало сказать: «Я попрошу своего коллегу разузнать».
Но она была слишком потрясенной для шуток. Я не понимал, чего она хочет от бывшего алкоголика, только что из дурки. Впрочем, и этого не сказал, продолжил так:
— Может, я пару дней присмотрю за твоим домом, проверю, вдруг кто появится?
Она посмотрела на меня, спросила:
— А ты можешь? Это же как вернуться на прежнюю работу, а для тебя это большая травма.
Тут не поспоришь, и я ответил:
— Я буду только наблюдать. Будет наводка — скажу тебе, дальше действовать будешь ты.
— Еще как, сука, буду.
Ее напор ошеломил нас обоих. Ридж, не понаслышке знакомая со вспышками гнева, редко срывалась на мат и теперь зажала рот, словно сдерживала целый поток, потом сказала:
— Не люблю, когда страшно.
Я чуть не рассмеялся, но взял себя в руки, спросил:
— Брось, Ридж, а кто любит?
Она взяла кофейник, покачала, налила себе, покружила чашку и вернула на стол.
— Ты хоть представляешь, каково мне, женщине, в полиции? В их пиаре сплошной позитив о том, что мы неотъемлемая часть. А на самом деле мы с подозреваемым никогда не встречаемся с клюшкой наперевес в темном переулке, чтобы «порешать по старинке».
Побывав на обоих концах клюшки, как в переулках, так и вне их, я спросил:
— А ты этого хочешь? Поймать какого-нибудь гада в подворотне, преподать урок хоккея?
Она даже не стала отвечать, продолжила:
— А уж о гомосексуализме и говорить нечего. Борюсь с дискриминацией каждый божий день — бангарды еще хуже мужиков. Но я такая, какая есть; чем хочу заниматься. Если меня будут пугать еще и вне работы, я не смогу продолжать.
Я решил, что сейчас не время комментировать ее ориентацию, и спросил:
— А почему ты так уверена, что угрозы не связаны со службой?
Она с ужасом посмотрела на меня:
— О нет, тогда я вообще не выдержу. Он не может быть из полиции, понял? Не может быть гардом.
Я не стал придираться, сказал со всей уверенностью, которой у меня не было:
— Я разберусь.
Когда она оживилась в ответ, добавил:
— И вообще, к кому еще ты можешь обратиться?
Решив, что капелька взаимности не повредит, достал листок с тремя именами от отца Малачи, положил на стол, спросил:
— А можешь пробить для меня этих ребят?
Она с недоверием взяла список:
— Ты же не… ты над чем-то работаешь.
Я ничего не выдал на лице, возразил:
— Нет-нет, просто обещал другу их проверить, это по вопросу страховки.
Она не повелась, сказала:
— Ты для этого не готов.
Я потянулся за списком, огрызнулся:
— Ладно, забей.
Она сложила бумажку:
— Посмотрим, что найду.
Чтобы сменить тему, рассказал о миссис Бейли, наследстве, жилье на Мерчантс-роуд. Она позволила себе слабую улыбку, сказала:
— Заслуживаешь же ты чего-то хорошего в жизни.
Удивила — ничего теплее я от нее еще не слышал.
— Мне приятно, что ты рада.
Она уже вставала, готовая уходить, и я почувствовал, что наши отношения наконец начали понемногу куда-то продвигаться.
— Я не сказала, что рада, — ответила она. — Я сказала, что ты это заслужил. Но видит Бог, ты это не заработал.
Как я сказал… понемногу.
Ридж снимала дом в Пальмира-парке, по дороге в Солтхилл. Я не знал, сколько смогу наблюдать за домом незамеченным. Если сидеть в машине, рано или поздно кто-нибудь да вызовет полицию. Торчать прямо на улице — не вариант. Напротив был дом
