И вот я, почетный президент Американской ассоциации гуманистов, написал ему сегодня ответ. Я посоветовал ему: «Вступите в лоно церкви». Я посоветовал это потому, что такому взрослому беспризорнику больше всего нужно что-нибудь вроде семьи.
Я не могу посоветовать такому человеку стать гуманистом. Я не посоветую стать гуманистами подавляющему большинству населения планеты.
Немецкий философ Фридрих Вильгельм Ницше, сифилитик, сказал, что лишь глубоко верующий человек может позволить себе роскошь атеизма. Гуманисты, в массе своей образованные, уверенные в себе представители среднего класса, жизнь которых не проходит даром – вот вроде меня, – находят радость в знании, не зависящем от религии, и в обычной человеческой надежде. Большинство людей так не может.
Французский писатель Вольтер, автор «Кандида» – для гуманистов он что Авраам для евреев, – скрывал свое презрение к Римской Католической Церкви от своих менее образованных, простых и перепуганных слуг, поскольку знал, что жизненным стержнем для них является только и исключительно религия.
С некоторым трепетом я рассказал Трауту летом 2001 года о моем совете человеку, который скоро должен выйти на свободу. Он спросил, не получал ли я еще писем от этого человека и не знаю ли я, что с ним произошло за прошедшие пять лет, а если считать «подарочный червонец», то за десять. Я ответил, что писем не получал и ничего не знаю.
Он спросил, не пытался ли я когда-либо вступить в лоно церкви, просто так, чтобы узнать, на что это похоже. Сам Траут как-то попытался. Я же сказал, что серьезнее всего задумался, не вступить ли в лоно церкви, когда моя вторая невеста Джилл Кременц и я решили, что будет весело и круто, если мы обвенчаемся в маленькой симпатичной церкви, Епископальном храме в диснеевском стиле, что на Двадцать девятой Восточной улице, в двух шагах от Пятой авеню, на Манхэттене.
«Когда там узнали, что я разведен, – сказал я, – мне предписали пройти невообразимое количество покаянных мероприятий, ибо, пока я не очищусь достаточно, я недостоин венчаться там».
«Ну вот, то-то и оно, – сказал Траут. – А теперь вообрази то чистилище, через которое тебе пришлось бы пройти, будь ты бывший заключенный. А если этот несчастный сукин сын, который тебе написал, действительно найдет церковь, которая согласится его принять, он вскоре снова с легкостью сможет оказаться в тюрьме».
«За что? – спросил я. – За взлом ящика для пожертвований?»
«Нет, – сказал Траут. – За прославление Иисуса Христа посредством убийства гинеколога, делающего аборты».
22
Я не помню, чем занимался в полдень 13 февраля 2001 года, когда произошел катаклизм. Вряд ли я занимался чем-то серьезным. Я точно уверен, что не писал новый роман. Мне было восемьдесят восемь, благодарение небесам! Лили было восемнадцать!
А вот старина Килгор Траут все писал. Сидя на своей койке в приюте, где все думали, что его зовут Винсент ван Гог, он как раз начал рассказ о рабочем из Лондона по имени Альберт Харди. Рассказ так и назывался – «Альберт Харди». Герой родился в 1896 году с головой между ног, гениталии у него росли из шеи. Он был очень похож на «очищенный банан».
Родители Альберта научили его ходить на руках и есть ногами. Только так у них получилось скрыть его половые органы под брюками. Половые органы были не таких размеров, как у парня из анекдота отца Траута про «дин-дин-дон». Соль была не в этом.
Моника Пеппер все сидела за своим столом за соседней дверью, но они все еще не встретились. Она, Дадли Принс и ее муж все верили, что рассказы в мусорный бак перед дверью кладет старуха, а уж она-то никак не может жить по соседству. Наиболее соответствовала действительности версия, что она живет в приюте для престарелых на Конвент-авеню или в центре по реабилитации алкоголиков при церкви Иоанна Богослова – там ведь лечили и мужчин, и женщин.
Моника и Золтан жили в Тертл-Бей, на безопасном расстоянии в семь миль от академии, в доме, удобно расположенном по соседству со зданием Организации Объединенных Наций. Моника приезжала и уезжала с работы на своем собственном лимузине с шофером, переоборудованном так, чтобы в него помещалось кресло Золтана. Академия была сказочно богата. С деньгами не было никаких проблем. Благодаря щедрым пожертвованиям любителей старомодного искусства, сделанным в былые годы, она была богаче иных членов ООН, таких как, несомненно, Мали, Свазиленд и Люксембург.
В тот полдень на лимузине ехал Золтан. Он ехал забрать Монику. Она ждала приезда Золтана, когда произошел катаклизм. Он уже звонил в звонок у двери академии, когда его отбросило обратно в 17 февраля 1991 года. Он был на десять лет моложе и, главное, абсолютно цел.
Вот и говори, что в дверной звонок звони – не звони, все равно ничего не добьешься!
Когда «подарочный червонец» завершился, и свобода воли снова взяла всех за жабры, все и вся оказались в тех же местах, где были, когда произошел катаклизм. И Золтан снова сидел парализованный в кресле-каталке и снова звонил в дверной звонок. Он еще не осознал, что произошло, и что теперь в его силах решать, что его палец будет делать в следующее мгновение. Его же палец, не получив от него никаких инструкций, продолжал давить на кнопку звонка, а тот продолжал трезвонить.
Вот так обстояли дела в тот момент, когда Золтана раздавила проезжавшая мимо пожарная машина. Водитель машины еще не успел понять, что теперь ему надо самому управлять этой штуковиной.
Как написал Траут в книге «Десять лет на автопилоте»: «Весь вред принесла свобода воли. Катаклизм и его последствия не изменили в мире ничего, ни единой песчинки с места не сдвинули, а если это и произошло, то из-за действия какой-то другой силы».
Когда произошел катаклизм, Моника работала над бюджетом для Занаду. Деньги, на которые содержался этот дом для престарелых писателей в Пойнт-Зионе, штат Род-Айленд, принадлежали фонду Джулиуса Кинга Боуэна, а распоряжалась ими академия. Джулиус Кинг Боуэн, ушедший в мир иной прежде, чем Моника родилась, был белым холостяком, который сделал миллионы в двадцатых и начале тридцатых годов своими рассказами о смешных до колик, но в то же время трогательных попытках черных жителей Америки подражать белым жителям, добившимся успеха в жизни, в надежде, что они тоже добьются успеха.
Чугунная доска на границе между общественным пляжем Пойнт-Зиона и Занаду гласила, что в здании, где теперь располагается дом для престарелых, Боуэн жил и работал с 1922 года до своей смерти в 1936 году. Президент Уоррен Гардинг называл Боуэна «Президентом Смеха Соединенных Штатов Америки, Великим Мастером Языка Черномазых, истинным Наследником Короны Короля Юмора, Которую Когда-то Носил Марк Твен».
Как сказал Траут, когда я прочел ему надпись на этой доске в 2001 году: «Уоррен Гардинг зачал незаконнорожденную дочь, извергнув семя во влагалище одной стенографистки в кладовке для метел в Белом доме».
23
Когда Траута отбросило обратно на улицу перед банком крови в Сан-Диего, штат Калифорния, в 1991 год, он помнил, чем кончался его рассказ о парне с головой между ног и «младшим братом» на шее, тот самый, «Альберт Харди». Но он десять лет не мог написать это окончание. Альберта Харди, солдата, разнесло на куски взрывом во время Второй Битвы на Сомме во время Первой мировой войны.
Личный знак Альберта Харди так и не нашли. Части его тела были собраны так же, как и у всех остальных, голову приложили к шее. Он не получил обратно своего «младшего брата». Говоря откровенно, его «младшего брата» не так уж тщательно искали.
Альберта Харди похоронят в могиле Неизвестного солдата под вечным огнем во Франции. «Там он наконец-то стал как все».
Я и сам был отброшен обратно в этот самый: дом на оконечности острова Лонг-Айленд, штат Нью-Йорк, где я сейчас и пишу, отмотав половину «подарочного червонца». В 1991 году, как и сейчас, я смотрел на список всех моих книг и дивился: «Господи, как мне это удалось?»
Я чувствовал себя так же, как чувствую сейчас, как чувствовали себя китобои Германа Мелвилла, когда они перестали друг с другом разговаривать. Они высказали друг другу все, что им на роду было написано сказать.
В 2001 году я рассказал Трауту о своем рыжеволосом друге детства Дэвиде Крейге, ныне строителе в Новом Орлеане, штат Луизиана, который в нашей с Траутом войне заработал Бронзовую Звезду за то, что подбил в Нормандии немецкий танк. Они с приятелем случайно набрели на этого стального монстра, одиноко стоявшего в лесу. Двигатель не работал. Вокруг не было ни души. Внутри по радио передавали популярную музыку.
Дейв и его приятель сходили за базукой. Когда они вернулись, танк все еще стоял на месте. По радио все еще передавали музыку. Они выстрелили из базуки по танку. Немцы не полезли наружу из башни. Радио перестало играть. Вот и все. Тем дело и кончилось.
