Денег, конечно, у нас было немного. Приходилось считать каждую крону. Покупали все только на распродажах. Что-то из мебели мы привезли с собой, а еще можно было купить хорошую мебель по низким ценам — по объявлению или в Армии спасения, — красивую и даже новую, почти за бесценок. Летом мы никуда не ездили. Но мне было все равно. Возможно, если бы Эйвинд нашел хорошую работу, у нас было бы куда больше денег и мы бы даже могли ездить в Исландию летом или на Рождество, как другие, я им завидовала, но работы у Эйвинда не было. Не нашел ничего подходящего. Ему хотелось работать где-нибудь на вахте, дежурить, по ночам, например, «быть на месте или под рукой», как он это называл, но его не устраивала такая работа, где надо выматываться, что-нибудь мыть или ремонтировать, или, скажем, ухаживать за больными. Однажды ему предложили подходящую работу, дежурства в санатории, там обычно спокойно, но потом выяснилось, что это санаторий для душевнобольных преступников, которых нельзя было привлечь к ответственности из-за невменяемости, но нужно было охранять. Он пошел посмотреть, что за место, поговорить с кем-нибудь, ему там безумно понравилось, там даже был телевизор, который можно было смотреть по ночам, и видеомагнитофон, но начальник поинтересовался, владеет ли он дзюдо или каким-нибудь другим искусством самозащиты. Эйвинд спросил, нужно ли это, и тот пояснил, что условием приема на работу это не является, но, с другой стороны, иногда требуется защищаться. Драться. И выяснилось, что там содержали душевнобольных убийц и насильников, у которых нередко случались приступы бешенства, и понятно, что Эйвинду не захотелось там работать. Хотя зарплату предлагали высокую, с надбавкой за риск. В общем, он так и ходил каждый месяц на регистрацию и к консультанту по социальным вопросам. Он считал, что так и надо. Принимал это за работу. Ему просто безумно нравилось разговаривать с консультантами, эти «старухи, говорил он, всегда называют меня господином Йонссоном!». Правительство пыталось урезать пособия, многие на это жаловались, но Эйвинд был удивительно практичным, если нужно было добыть денег, он всегда проявлял смекалку, например, еще дома мы сначала поженились, чтобы получить сберегательные марки[22], а потом развелись, чтобы мне платили материнское пособие побольше; так вот, он вычитал, что имеет право на материальную помощь, чтобы заниматься спортом или учиться или на покупку приборов и инструментов, необходимых для учебы, так он сказал, что его якобы интересует кинематография, и нам дали деньги на видеомагнитофон и кассеты, и так или иначе мы каждый месяц находили деньги на оплату всех счетов, нам никогда не приходилось брать векселя, в крайнем случае покупали в кредит, в основном когда указывалось «rentefri konto»[23], — других долгов у нас не было, так что жили мы весьма неплохо. О большем я и не мечтала.
ШТОРМ
Держать Сигурбьёрна на коротком поводке, приглашать в гости, чтобы поболтать или просто помолчать вместе, было по-своему приятно, иногда он напоминал мне домашнего кота, в известном смысле он, конечно, полный идиот. Могу заверить, что никогда в жизни я еще так не удивлялся, как в тот раз, когда впервые оказался у него в гостях, забежал в общежитие, а он поставил мне какую-то пошлую кассету, которую только-только получил из дома, с пьяным трепом своих друзей. Наверное, в этой-то глупости Сигурбьёрна винить не нужно, но я никогда не пойму, почему вся эта ахинея ему на полном серьезе показалась такой замечательной и интересной; прямо-таки произведением искусства, он даже не постеснялся проиграть мне ее целиком, предложив послушать, какие у него талантливые и оригинальные друзья.
По всей видимости, через несколько недель после приезда сюда он послал домой письмо или открытку, рассказал, как живет, как у него идут дела, и два чувака, его самые близкие друзья, как-то встретились в субботу вечерком и состряпали ответ, записали свои речи на кассету и послали товарищу за границу. У обоих были жены или девушки, одна пара пригласила другую на ужин, и вот они уселись со стаканами в гостиной, в стаканах, естественно, какая-то дьявольская смесь, поэтому язык у них вскоре начал заплетаться, речь стала неразборчивой, хотя записывали не так уж поздно вечером, а начинается кассета с молчания, потом некоторое время слышится громкая болтовня, потом какой-то шум и жужжание, кассету то выключают, то включают снова. «Работает?» — «По идее, должно». Молчание. «Здорово, Сигурбьёрн», — начинает один голос. «Да, здравствуй, дорогой!» — говорит другой, по-деревенски, нараспев, словно на сельскохозяйственном съезде, но вскоре выяснилось, что один из них — член прогрессивной партии, другой — партии независимости; они тут же принялись спорить о политике, сторонник независимости был красноречивее, сказал, что прогрессисты стремятся «нанести ущерб среди общества!», другой же говорил неуклюже, возбужденно, постоянно смеялся так — «о-хо-хо», а когда его прижимали, говорил: «Мне кажется, о-хо-хо, это надуманные теории, о-хо-хо…», но потом они вспомнили о Сигурбьёрне, стали пить за его здоровье, слышно было, как они чокаются, они явно делали это прямо у микрофона, затем вступили женские голоса, мышиные, немного шепелявые: «Твое здоровье, Шигурбьёрн», после чего оба друга засмеялись, словно в том, что женщины чокались, было что-то невероятно забавное…
Если бы это была школьная вечеринка или какой-нибудь любительский капустник, я бы еще понял, даже улыбнулся бы, признавая вклад шутников на сцене: мужики в куртках, один, похоже, надел ее наизнанку, овечьей шкурой наружу; оба навеселе, раскачиваются, как будто нанюхались. Но ведь запись Сигурбьёрна-то на целых девяносто минут, это уже не смешно!
Я не понимал, что к чему…
Вскоре они начали философствовать о жизни Сигурбьёрна за границей. Похоже, он написал им о какой-то вечеринке в общежитии. И друзьям показалось, что это дико интересно, оба горели желанием попасть на подобное мероприятие, вкусить «коридорной радости», как назвал ее тот деревенщина. И второй тоже в карман за словом не полез, сказал, что сам назвал бы ее «коридорным… э-э-э… коридорным весельем»!
«Выключи, а?! — попросил я. — Ради всего святого!»
Но Сигурбьёрн не послушался, думаю, просто он был не в силах поверить, что я не в восторге от такой гениальности, но тут же перемотал чуть-чуть вперед, сказав, что дальше еще смешнее, опять нажал на перемотку, остановил, разговоры стихли, какое-то мгновенье слышалась только музыка, потом ее выключили, снова включили, стали произносить тосты в честь Сигурбьёрна, твое здоровье, твое здоровье, звон и шум, они еще немного опьянели и стали еще больше жевать слова, но были жутко самодовольные, и крестьянин сказал: «Да-да, дорогой Сигурбьёрн, мы тут в комнате вдвоем, мы, твои друзья, а женщины на кухне моют посуду!» И сказал он это с таким смаком, что его товарищ совсем опьянел от счастья и добавил: «На кухне, да, хо-хо-хо, что их природа… их природа… считает естественным!»
Альфой и омегой в их речах были выпивка, пьянка, водка, «пива и водки в достатке!» — повторяли они, даже когда вроде как завидовали тому, что их друг Сигурбьёрн живет в другой стране; хотя им самим, по их мнению, жаловаться особо не на что, оба они занимались контрабандой; накануне в порт пришел на какой-то посудине их знакомый, прямо из Германии, «и у него на борту было — спасибо! — пятнадцать ящиков пива и двенадцать бутылок водки!» (возможно, кто-то задастся вопросом, много это или мало). Потом они напыщенно рассказали, как варили самогон, купили «сухие дрожжи у Эрлинга», важнее всего тем не менее, чтобы Сигурбьёрн ходил на попойки, он их посол, их доверенное лицо в странах пивных баров и водки, тебя отправили за границу ради попоек, так что будь любезен, ходи по пабам и вечеринкам, наставляли исландские друзья, и докладывай нам, как дела, и не в последнюю очередь, о-хо-хо, на женском фронте, о-хо-хо, ты ведь не пишешь, есть ли в общежитии, о-хо-хо, подходящие кокетки! Последнее, что я услышал, это как в комнату вошел третий приятель и, узнав, что происходит, сказал несколько торжественным пьяным голосом: «Можно ли и мне передать привет дорогому Сигурбьёрну? Пусть у тебя все будет хорошо, дорогой Бьёсси, и пей вдоволь от имени Исландии!»
— Ты не мог бы меня от этого избавить? — спросил я Сигурбьёрна.
— Тебе не нравится? — ответил он вопросом на вопрос.
— Это просто гениально, — сказал я. — Только нельзя слушать слишком большими порциями. Можно получить культурный шок. Ты бы не мог одолжить мне кассету? Я послушаю это в тишине и покое.
Он так и поступил. Одолжил мне запись. И она мне весьма пригодилась, хотя изначально в моей просьбе был лишь ледяной сарказм, кассету я переписал, и потом она стала любимым развлечением на вечеринках, которые я устраивал у себя дома. Фразочки типа «что их природа считает естественным» и «пей вдоволь от имени Исландии» стали крылатыми. И в каждую политическую дискуссию я отныне делаю такой вклад: «Прогрессисты хотят лишь нанести ущерб „среди общества“!»
