ваше неловкое положение. Жду Вас и кролика».
Шеф положил телефон в карман, а кролика в клетку. Отец девочки чуть отошёл в сторону. Он сделал всё, что мог, для дочери. Не вырывать же клетку и бежать?
– Извините, – выдавил Клод Саджер вдобавок к своей улыбке, когда закрывал дверь клетки и решился посмотреть в сторону китайца.
– У вас есть дети? – китаец боролся за свою дочь.
– Нет. Но это… Не причина. Я тоже привязался к своему питомцу. Он мой единственный друг в жизни, — зло и твёрдо, выпрямившись и встав в полный рост, сказал Клод Саджер. Что-то помогло ему быть столь сильным в своей позиции. Что-то убедило его, что слёзы девочки – не его дело. Что-то заставило его в этот момент с пренебрежением разглядывать маленького ростом китайца и смеяться над тюрбаном индуса. Клод Саджер посмотрел на свою правую руку. Ладонь крепко, до боли, сжимала стеклянную бутылку с водой. А мозг крепко, до боли, сжимал в этой ладони тесак его отца.
Клетка с розовым кроликом катилась по аэропорту Дели. Спешащим шагом Клод Саджер спешил на ближайший рынок. Найти мясника. Убить. Разделать. Найти тару и лед. Дел было много, но, к счастью, кролик только один. Борт заменили. Но теперь – прямой рейс из Дели в Сидней, и надо успеть к вечеру нового дня. Шеф прокрутил с десяток вариантов, как везти кролика дальше. Созванивался, консультировался. Как оказалось, оптимальным было продолжить путешествие из Дели в Австралию с мясом.
За пределами аэропорта Индии стало много для всех органов чувств. Яркие краски в солнечном свете, зашкаливающий децибелами шум, слившийся с жарой… Лица, лица, лица. И, странным образом, не было разницы во взглядах детей и стариков, как будто и первые, и вторые были в середине жизненного пути. Шеф был буквально контужен. Спокойствия не было ни для его мыслей, ни для его кожи, ни для его сердца. Крупные капли катились по лбу и щекам, а такси медленно катилось среди бардака уличного движения. Навигатор показывал почти час до ближайшего рынка. Но разве можно верить навигатору в Дели? Клетка с Поки была рядом, на заднем сидении. Худо-бедно в салоне работал кондиционер. Шеф достал кролика и посадил на руки. Животное было радо покинуть клетку. Поки прижался плотнее к человеку, уткнулся холодным носом в руки и застучал своим сердцем, так что не почувствовать это биение было нельзя. Как же ты теперь его убьёшь, Клод Саджер?
Поки не знал ответов на вопросы этого человека. Как и на другие сложные вопросы, приходящие людям в голову. В прошлой жизни он был солдатом, выполняющим приказ, а сейчас… кроликом. Возможно. Или… В прошлой жизни он был деревом, которое пошло на дрова, на которых сжигали ведьму с кроликом в руках… Возможно, он был мной, поскольку я знаю его историю. Но, вероятнее всего, он был кроликом, зачатым двумя кроликами при слиянии геномов родительских половых клеток.
Шеф поглаживал Поки и думал о своей жизни. Когда у вас под рукой мягкое, пушистое существо, радующееся прикосновению, то будь вы пропитаны мерзостью или полны добродетелей, вам придётся водить своей рукой по его шерсти, в подсознательном стремлении остановить время. Клод Саджер вспомнил своих родителей. Является ли он их частью? Или была другая жизнь его души? Рука водила по мягкой розовой шерсти. Это движение… ритмичное, вводящее в транс, открывало ему секреты. Он почувствовал, как устроен мир, и где место в нём его жизни… Нет никакого лодочника. Поки и был Хароном, перевозящим его душу уже сейчас. Нет другого мира, только этот. Разве не появится он во всей полноте, если опустить тонированное стекло двери?
Дети. Детские голоса за закрытым окном и закрытыми веками. Клод Саджер представлял детей. Вода. Соль после шторма блестит на листьях и закрытых бутонах роз. Это его детство? Он безрезультатно пытался вспомнить лицо матери. Или это голоса его детей? Но у него нет детей. Кто их мать? Марго? Нет, это не её лицо. Любовь давно растаяла. Наверное. Столько лет прошло.
****
История, которую лучше не вспоминать
Эту историю шеф старался не вспоминать, но вряд ли это у него получалось.
Ему двадцать пять. Его отцу, Клоду Саджеру старшему – сорок семь. Они стояли у ворот их каменного дома. Затянутый мхом и плющом, семейный очаг множества предыдущих Саджеров, чьи жизни, как говорят археологи, – покрылись культурными слоями. Но в начале двадцать первого века с семьёй у дома не заладилось. «Как бы меня не продали» – подумал дом. Здесь нужно поверить, что дома могут думать. Старый каменный мешок, построенный Этьеном Волосатым – первым из Саджеров − в пятнадцатом веке, и обросший представлениями о красоте двадцати последующих поколений, привык ко всем этим портретам и фотографиям, накопившимся за шесть сотен лет на его стенах. Кому охота получать новые дырки, под новые фотографии, новых хозяев после такой долгой истории? Конечно, в его комнатах было разное. Измены, разводы, роды, похороны. Даже убийства. Но в мире все наладилось. Провели пожарную сигнализацию, черепицу сняли, положили под неё утеплитель и гидроизоляцию, и вернули на место. А что ещё нужно дому? Айвовые деревья в саду и те менялись уже в пятый раз, а он стоял.
Рядом с домом был припаркован тёмно-синий винтажный Ситроен Ди Си в идеальном состоянии. За рулём сидела Марго. Девушка, вошедшая в жизнь Саджеров на совсем короткое время и сумевшая прервать эту многовековую родственную цепочку. Восемь дней. История, изменившая судьбы причастных к ней людей, длилась одну неделю и один день.
– Чёрный костюм? Ты разве не работаешь? Такие носят на похороны, если ты не итальянец, конечно, – обратился язвительно отец к сыну.
Взгляд Клода Саджера старшего не отрывался от раритетного автомобиля.
– Это похороны.
– Умм.
– Кто эта девчонка, в машине Альфреда?
– Марго…
– Крутая машина.
– Да…
Пауза. Клод понимал, что отец хотел подробностей, и главный его интерес не старинный темно-синий автомобиль Фантомаса.
– Это его дочь от первой жены.
– А-а-а. За наследством…
– Наверное.
– Красивая. Для бегемота слишком красивая. Хотел бы я посмотреть на её мать. Всё досталось ей? Весь клуб?
– Не знаю, я не спрашивал.
– Ей! Иначе с чего приезжать. Красивая.
– Да.
– Когда похороны?
– В четыре.
– Надо бы сходить.
– Сходить? Ты презирал его! – двадцатипятилетний Клод почувствовал тревогу.
– Презирал? Он и этого
