Только Мишель все время забывал купить ошейник.
Вы увидите, каким образом забывчивость Мишеля, вероятно, спасла мне жизнь.
XIII
КАК Я СОБЛАЗНИЛСЯ ЗЕЛЕНОЙ МАРТЫШКОЙ И ГОЛУБЫМ АРА
Из всего, что вы прочли в предыдущей главе, следует: характер Мутона остался для меня если не совсем неизвестным, то, по меньшей мере, темным, а та часть, которой он дал проявиться, рисовала его отнюдь не в розовом свете.
К двум часам пополудни дело обстояло так: Мутон выкапывал из земли георгин Мишеля (тот в качестве садовника пытался вырастить голубой георгин), мой сын курил в гамаке папиросу, а Маке, де Фиенн и Атала дразнили Мисуфа, приговоренного к пяти годам заключения в обезьяннике за убийство при смягчающих вину обстоятельствах.
Мы просим наших читателей простить нас за то, что отдаляем развязку, позволив ее предугадать, но думаем, что пришло время сказать несколько слов о мадемуазель Дегарсен, Потише, последнем из Ледмануаров и о каторжнике Мисуфе.
Мадемуазель Дегарсен была самка мартышки самой мелкой разновидности. Место ее рождения неизвестно; но, если положиться в этом вопросе на классификацию Кювье, она, должно быть, родилась на древнем континенте.
Она попала ко мне самым простым способом.
Я совершил небольшую поездку в Гавр — с какой целью, мне было бы очень трудно сказать, — я поехал в Гавр, возможно, лишь для того чтобы увидеть море. Оказавшись в Гавре, я ощутил потребность вернуться в Париж.
Только из Гавра никто не возвращается без того, чтобы что-нибудь не привезти.
Надо было решить, что именно я привезу из Гавра.
У меня был выбор между безделушками из слоновой кости, китайскими веерами и карибскими трофеями.
Ничто из этого меня совершенно не привлекало.
Я прогуливался по набережной подобно Гамлету,
Печальный, опустив руки и в роли и в жизни,
когда у двери торговца животными увидел зеленую мартышку и голубого попугая.
Мартышка просунула руку между прутьями своей клетки и схватила меня за полу сюртука.
Голубой ара вертел головой и влюбленно смотрел на меня желтым глазом, зрачок которого уменьшался и расширялся с самым нежным выражением.
Я очень чувствителен к проявлениям такого рода, и те из моих друзей, кто лучше других меня знает, уверяют: для чести моей семьи и для моей собственной — это счастье, что я не родился женщиной.
Итак, я остановился, взяв одной рукой лапку мартышки, а другой почесывая голову попугая, рискуя при этом повторением случая с ара полковника Бро (смотри в моих «Мемуарах»).
Но ничего похожего не произошло: мартышка тихонько подтянула мою руку поближе к своей мордочке, просунула язык между прутьями клетки и нежно облизала мне пальцы.
Попугай засунул голову себе между ног, блаженно полузакрыв глаза, и издал легкий сладострастный стон, не оставлявший сомнения в природе испытываемых им ощущений.
«Право же, — сказал я себе, — вот два очаровательных существа, и, если не опасаться, что с меня потребуют выкуп Дюгеклена, я поинтересовался бы их ценой».
— Господин Дюма, — спросил вышедший из лавки торговец, — вас устроят моя мартышка и мой попугай?
«Господин Дюма»! Эта лесть довершила действие ласки двух существ.
Надеюсь, в один прекрасный день какой-нибудь чародей сможет объяснить мне, каким образом мое лицо, менее других распространяемое посредством живописи, гравюры или литографии, известно и на краю света, так что везде, куда бы я ни приехал, первый же рассыльный спрашивает меня:
— Господин Дюма, куда отнести ваш чемодан?
Правда, отсутствие портрета или бюста возместили мои друзья Шам и Надар, широко прославившие меня; но в таком случае эти два предателя меня обманывали и вместо карикатуры на меня сделали мой портрет?
Помимо того неудобства, что я никуда не могу отправиться инкогнито, известность моего лица доставляет мне и другое: стоит любому торговцу прочитать в моих биографиях, что я имею обыкновение швыряться деньгами, и увидеть меня приближающимся к его магазину, как он принимает добродетельное решение продать г-ну Дюма свой товар в три раза дороже, чем прочим смертным, и это решение он, естественно, тотчас осуществляет.
В конце концов, этому горю уже ничем не поможешь.
Итак, торговец обратился ко мне с елейным видом продавца, твердо решившего сбыть вам товар, который вы еще не решили купить: «Господин Дюма, вас устроят моя мартышка и мой попугай?»
Надо было бы заменить в слове всего две буквы, чтобы придать ему настоящий смысл: «Господин Дюма, вас расстроят моя мартышка и мой попугай?»
— Так! — ответил я. — Раз вы меня знаете, вы продадите мне вашего попугая и вашу обезьяну за двойную цену.
— О господин Дюма, как вы можете так говорить! Нет, с вас я не стану запрашивать. Вы мне заплатите… скажем…
Торговец сделал вид, что пытается вспомнить, за какую цену сам их купил.
— Вы заплатите мне сто франков.
Должен сказать, я задрожал от радости. Я не очень точно знаю рыночную цену обезьян и попугаев, но мне показалось, что сто франков за два подобных создания — неслыханно дешево.
— Только должен вам сказать, как честный человек, — продолжал торговец, — что попугай, возможно, никогда не заговорит.
В моих глазах это удваивало его стоимость. Значит, у меня будет попугай, который не прожужжит мне уши своим неизбежным «Ты покушал, Жако?».
— Ах, черт! — ответил я. — Вот это досадно.
Но как только я это сказал, мне стало стыдно за себя: я солгал, и солгал в надежде добиться скидки, тогда как торговец сказал правду, рискуя обесценить свой товар.
И, охваченный угрызениями совести, я предложил ему:
— Послушайте, я не хочу с вами торговаться, я даю вам за них восемьдесят франков.
— Берите, — без колебаний согласился торговец.
— Только давайте договоримся, — продолжал я, поняв, что меня обворовали, — восемьдесят франков за обезьяну с клеткой и попугая с жердочкой.
— Конечно, мы так не уславливались, — ответил продавец, — но я ни в чем не могу отказать вам. Вы можете похвастаться тем, что позабавили меня своим «Капитаном Памфилом». Ну, нечего сказать, — вы знаете животных, и я надеюсь, эти двое у вас не почувствуют себя несчастными. Берите клетку и жердочку.
Клетка и жердочка от силы стоили сорок су.
Как предложил продавец, я взял клетку и жердочку и, возвращаясь в гостиницу «Адмиралтейская», напоминал поддельного Робинзона Крузо.
В тот же вечер я выехал в Париж, один заняв все переднее сиденье в дилижансе до Руана.
Говоря, что занял его один, я имел в виду себя, мою мартышку и моего попугая.
