— Объяснял как паклю лучше в пазы умащивать.
— Смотри! Умащу обоим…
Отхаркиваясь, Тюремная Харя скрылся за бараком.
— Зверюга! — послал вослед счетовод. — Староверу Власу два пальца отрубил. Ни за что. — Огляделся, зашепотил: — Оставил бы кто-нибудь топор в тайном месте. Влас отомстить хочет. «Нарушу, — говорит, — древний закон „Не убий“, но этого гада вычеркну из жизни…»
— Без топора можно расправиться.
— Остановился на остром оружии. «Сначала, — толкует башку размозжу, потом Ильича татуированного искромсаю…» У него дед волхвом был. Сам чует: расстрел уготован.
— Деелаа! — выдохнул Тимур.
— Ещё какие дела — все прелыми нитками шиты. Насильники хотят дратвой прострочить. Вот и выбивают признания любыми способами.
Дерзость двуперстника понравилась Тимуру. Их род Селиверстовых казацких и старообрядческих корней.
Верил нарымец Тимур тихоголосому счетоводу. Благородное зло староверца передалось и ему. За отрубленные пальцы Тюремная Харя заслужил месть.
— Закончим строительство — занесу в зону другой топор. Свой плотницкий марать не дам. Ты передай братцу-староверцу: Тимур поддерживает его благородный умысел. Тот, кто лишил человека пальцев, возносимых в мольбе к Господу — не достоин жизни. Кару себе у судьбы выторговал. Святое дело задумал Влас.
8Мучаясь бессонницей, Натан читал про себя:
Отговорила роща золотаяБерёзовым весёлым языком…
Рассуждал: «Неужели и зажатая в тисках Ярзоны жизнь отговорила грустным языком судьбы?»
Упрямица Прасковья всякий раз давала понять: ненавистен ты мне. Зря время теряешь… Верно — зря. Чего при-стал к остяцкой бестии с кровью, разбавленной карасёвой жидкостью… Во всех нас течёт трусливая рыбья кровь… не можем восстать против наглого угнетения огромной нации. Кучка таких вот кожанников, как отупелый от службы Горбонос, царит над униженным людом, помыкает им… Семена репрессий проросли чертополохом террора…
Гой ты, Русь моя родная!..
«Нет, не уснуть, Серёжа… Кто довёл тебя до удавки? Разве не позорная смута, науськивание твердолобых большевичков?.. Впереди — выжженная пустыня зла и насилия…»
Под ненастное утро измотал тяжёлый сон. Бесы терпеливо дождались, попрыгали в неохраняемое пространство, где вновь разыгрались удушающие сновидения. Удалось оборвать бесовской шабаш. Проснулся. Часто смаргивая, давил закрылками глаз разлетающиеся чудовища, спешно покидающие изголовье.
«Ах, гады! Ах, гады!»
Не кошмарной представлял молодость паренёк из глуши. Не туда повела Натана судьба-путеводница. Чикист не раз подумывал пустить себе пулю в лоб, залечь со всеми в народный яр под успокоительный слой песка и хлорки.
Всё тяжелее становился наган, поднимаемый до уровня голов.
С неделю хоронили по-христиански — в наспех сколоченных тесных гробишках. Сотни трупов, словно восстали против такой роскоши захоронения. Никто не догадывался о весомом наплыве мертвецов. Ярзона обладала уникальной возможностью прятать концы не в воду — в слежалый песок веков. Понадобились штабелёвщики: плотненько укладывали трупы рядами ровными, экономными.
Всё восставало в Натане Воробьёве против гнусной идеологии насилия и бесправия. Незаметно затащили в молодёжный отряд. Под бравурные марши, под краснотой стягов веселилось неунывающее племя с выжженными душами.
Политгипноз, газетная шумиха усыпили многих.
После второго рапорта, смачных матюгов коменданта, Воробьёва перевели в вышкари. Одержанная малая победа согревала недолго. Начались караулы на продуваемых вышках. Вертухаи ходили с медными мордами, отшлифованными ветрами.
С вышки просматривалось внутреннее убожество Ярзоны. Серые от дождей постройки, жидкие дымки из труб… бредущие нехотя парашечники… дворик для прогулок… Вон у нового барака его соперник Тимур… Вышкарю стал нравиться умелец-плотник. Задружить с ним можно.
При встрече Горбонос не упускал возможность позубоскалить над замкнутым сослуживцем.
— Вертухай, к небу вознёсся… ну-ну… Не нашей закалки оказался… хреновый дзержинец…
Выткался на озере алый свет зари…
Отбился строкой от приставалы — нервы успокоил. Не хочется Натану вступать в спор с чирьястой бестией. Придумал для себя есенинские пилюли. Стихи обезболивали, отсекали словесную галиматью упёртого чикиста.
— …Ты из трусливого десятка…
Не жалею, не зову, не плачу…
Неожиданно ласковым проникновенным голоском Горбонос посочувствовал:
— Может, тебе нервы, Натанушка, подлечить? Путёвочку выхлопочу… комендант — добряк… Полежишь в палате № 6, мозги освежишь…
Вышкарь умело кутал палача в кокон отрешённого взгляда… Вот совсем растворился, исчез в зонном спёртом воздухе.
Старовер нежно ощупал спрятанную в кармане куртки бронзовую иконку Георгия Победоносца. Отлитый в семнадцатом веке лик оберегал их род от бед, пожаров и наводнений. Не винил Георгия, что не уберёг от напраслины, от тюрьмы, от надругательства.
Пристыкованные обрубки пальцев срастались плохо. По ночам терзала опалимая боль. Счетовод рассказал о сердобольном плотнике, о готовности принести в зону топор мщения.
Закрадывалось сомнение: поднимет ли его приверженец древней веры на человека, пусть и лютого, бессердечного? Тюремец с наколкой картавого вожди не ведал, что творил. Бес ослепил… Даст ли Господь прозрение… Я — Невинный. Никого не обижал, не предавал. Народу, земле Нарымской не вредил. Жил по святому уставу предков… Глубоки корни чистой родниковой веры… вросли в плодородную почву минувших веков… Не расшатать, не вырвать могучий ствол: он сросся с Русью задолго до поганого раскола… Духом правят свыше… Какие тёмные никонианские силы могут обороть старообрядчину, замешанную на чистых помыслах, освещенную целительными молитвами…
Журчат светлые мысли в голове, боль в пальцах пригашают.
Отстранённый на время от зонных работ, Влас чаще стал придаваться текучим размышлениям… Современная ложь… Неправедное житие. По Руси прошел такой новый дикий раскол — вообразить нельзя. До скита в Нарымском урмане тоже долетали слухи о неслыханной вражде братьев и сестёр библейской веры. По живому, по крови резали их, подсовывая ложь в маске правды. В скиту прятали, спасали древние иконы, старопечатные книги, лампадки, подсвечники. Налетали вороньём белые, красные. Выгребали съестное. Искали золотишко, меха. Налётчик с красной звездой на мятой фуражке, пнув Власа в живот, орал: «Где скрывается поп?» Не знал дуралей историю веры. Мы отродясь без попов-вероотступников жили. На то и существует древний часовенный толк, беспоповщина. Всегда обходились без книг инакописных. Ни к чему нам их новое священство. Возвели на престол царство антихристово… пожинают плоды вражды. С того и муки мученические восплыли на святых водах веры предков…
Легко бегут думы о скитских братьях и сестрах. Зримо увидел лица начётчиц, славно читающих кануны во упокой святых великомучеников… Потянуло на благие молитвы. Отшептав их, Влас хрипловатым проголосьем трижды возгласил «аллилуйя».
Умастил иконку в тайный кармашек куртки — напротив сердца: «Согревай, светлый Георгий Победоносец, душу мученика… постоянно слушай стук надломленного сердца… Родной заступник, сокруши метким копьём всякое лютое зверье… Следил ты за одним змеем, глядь — выползли шустрые змеёныши, умеющие жалить с самого расплода… Смута за смутой… житья изверги не дают, хуже всяких ворогов мор сеют…»
Грустные розмыслы на жердяных нарах прервал лейтенант Горелов. Поздоровался. Спросил о больной руке.
Не чую…
— О зверстве доложил коменданту. Самосуд будем пресекать.
— Спасибо за слова утешные. Господь праведный учит, учит людишек — не в толк… Словами, даже заступными, пальцы не пришьёшь.
— Скоро будет опытный хирург. Посмотрит — не началась ли гангрена.
— Не слыхал такое слово, но чую — страшное: геенна огненная.
— Почти. Заражение крови.
Близко к нарам офицер не подходил: боялся переселения вшей и блох. Отовсюду свешивались грязные лохмотья. Подсыхали покоробленные кальсоны, перепачканные известью и цементом штаны, куртки. Парусили портянки. На втором ярусе нар Сергей заметил потрёпанный молитвенник. Подумал: «Нашу власть никакими молитвами не прошибёшь».
Оставив староверу кусок ржаного хлеба с пластиком нельмового балыка, особист вышел из барачных сумерек.
При виде подарка под глазом Власа сверкнула тёплая хрусталинка.
Дураковатый рассыльный Оскал принёс кузнецу очередную записку на берёсте. Опять хотел стырить гайку, Никодим дал ему два свинцовых грузила. Писулька от председателя гласила:
