– Ложись! – неожиданно скомандовал Исаев.
Я повалился на узкую глубокую борозду и больше не шевельнулся, даже не попытался передвинуться на более удобное место. У меня не было для этого сил.
– Кури, – разрешил Исаев Чеботару.
– Ай мулцумеск, ай спасибо, – заговорил Чеботару, но так же, как и я, лежал неподвижно и не полез в карман за сигаретами. – Подожди три минуты. Отдохну. Тогда закурю… Семь километров марша, потом эта разведка… Маршрут…
– Ладно, отдохни, а пока покажи на карте, где мы сейчас находимся, – согласился ефрейтор и положил перед Чеботару карту, компас, фонарик. – Свети осторожно…
Чеботару развернул карту, снял пилотку, под пилоткой зажег фонарик и долго шелестел картой. Я не выдержал, подсказал:
– Найди отдельное строение.
– Вот где мы, – обрадовался Чеботару и, придвинувшись на животе к Исаеву, тыкал пальцем в карту. – Вот видишь, это стоит каса… дом. Длинный, как каруцы. Телега, – тут же перевел он по-русски. – А вот здесь лес, и мы пойдем через него, проклятого.,. Куда? А вот сюда. Правильно?
– Неправильно, выше. Ищи перекресток. Хорошо, нашел. Теперь кури.
Курить Чеботару так и не стал. Он затих, положил голову на руки и замер, может, заснул.
Исаев сказал, что лежим еще четыре минуты, а потом снова в путь.
«Мало», – хотел возразить я, но не успел, меня опередил Чеботару.
– Мало, – сказал он, будто угадал мою мысль, – никуда не убежит твое шоссе.
Ефрейтор продолжительно, с шумом вздохнул, сел, давая этим знать, что он готов продолжать путь.
– Некогда разлеживаться, надо идти. И перестань ныть, Чеботару. Тебе ли ныть? Ведь силы тебе не занимать, быка за рога удержишь.
– О, могу! – весело принял похвалу Чеботару.
– Стало быть, солдат из тебя получится. Только знай старайся, вот как Варкин.
– А разве я не стараюсь? Хотя и понимаю, зря мы через силу надрываемся. Не война же, а только учение. На кой черт бежим, лезем в лес, лбы себе расшибаем?
– Вот, вот, тебе бы ковер разостлать. Иди, солдат Чеботару, маршируй. Варкин вон и ориентируется хорошо ночью, – опять похвалил меня Исаев. – Потому что на занятиях слушает внимательно, записывает.
– А я не слушаю?
– Не всегда. Иной раз и мух ртом ловишь.
– Неправда. Ловить некого, нет в казарме мух.
Мы засмеялись и одновременно встали без команды.
Мрак к этому времени стал немного редеть, кое-что можно было разглядеть, и небо посветлело, звезды поблекли – признак приближения рассвета.
Пройдя несколько метров, мы заметили дорогу, точнее, не дорогу, а две проложенные машинами колеи по стерне. Она шла в нашем направлении, и мы свернули на нее. Вскоре дорога нырнула в лес, как в черную нору, в пропасть, и ее тут же проглотили заросли и темнота. Стало как-то неуютно, не то что страшно, а тревожно. В лес мы вошли* вместе, плечо к плечу, и огорчились, что дорога круто поворачивала на север.
Мы свернули с нее, углубились в сосновый подлесок, пробились сквозь него быстро и очутились среди деревьев старых, перезрелых, с толстыми стволами. Здесь было идти легче, к тому же немного посветлело. Свет лился сверху, с неба, серый, жидкий; он гасил звезды, стирал их, как стирают тряпкой на классной доске записи 'мелом. Верхушки деревьев тихонько качались, и светлые прогалины между ними тоже покачивались, как вода в озере. Казалось, над нашими головами было не небо, а застыло вывернутое куполом море. Странное сравнение пришло мне в голову.
Исаев – он шел первым – обо что-то споткнулся и упал. Я помог ему подняться, он немного поахал – крепко ушибся боком, – но не стал отдыхать, а послал вперед меня, сам пошел замыкающим. Потом падали и я, и Чеботару, натыкались на сучья, царапались о ветви, хотя, казалось, и старались идти осторожно. Просто внимание притупила усталость, все крепче и крепче опутывая телб. Отяжелели ноги, руки, спина, гудело в голове, горько было во рту. Натолкнувшись по дороге на валун, я остановился, хотел присесть, но услышал сзади окрик ефрейтора:
– Давай, давай, ребята, немного осталось!
Исаев обошел меня и опять двинулся первым, опять повел без остановки, без передышки. И откуда у него такое упорство, неутомимость, что он – железный? Я не успевал за ним, отстал, остановился перед поваленным ветром деревом. Исаев пролез под ним, а я и Чеботару навалились на него грудью и так, обессиленные, и висели некоторое время, давая хотя бы маленький отдых ногам. Исаев, не слыша наших шагов, обернулся.
– Под низ пролезьте, – сказал он.
– Не полезу, дай три минуты, – выдавил из себя через силу Чеботару. Он сполз с дерева и, как мешок, шмякнулся на землю.
Мне тоже нестерпимо хотелось свалиться мешком на землю. Ноги от такого желания предательски задрожали, не стали меня держать, и тело начало сползать с дерева, и в конце концов я сел.
– Мало времени у нас, ребята, опоздать можем, – сказал Исаев. – Вставайте.
– Подожди три минуты, – попросил Чеботару. – Не могу…
– А через «не могу» можешь? –Ефрейтор обратился, казалось, к одному Чеботару, но, несомненно, эти слова адресовались и мне. – Нужно уметь пересиливать себя. Ну!
Я пошевелился, сделав слабую попытку встать с земли. Это заметил ефрейтор.
– Варкин вон встает, – тут же похвалил он меня, после чего я уже сидеть не мог. Упираясь автоматом в землю, начал поднимать свое тело, тяжелое, непослушное, точно чужое, и встал. Потом пригнулся и пролез под деревом.
– Молодец, Варкин. А ты, Чеботару, не стараешься. Боишься надорваться.
Чеботару вдруг вскочил на четвереньки и прыжками, по-лягушечьи шастнул под поваленное дерево, вскочил и, что-то по-своему быстро-быстро говоря, пошел вперед. Он ссутулил плечи, как это делают борцы перед схваткой с противником, и шел, нарочно не выбирая дороги – сквозь кусты, густой ельник и даже кучи хвороста не обходил, а перелезал через них.
– Ничего, – сказал насмешливо Исаев, – солдату позлиться иногда полезно. На одной злости потом можно пройти еще столько же.
– На злости? Как на горючем? Да? – огрызнулся Чеботару. – Могли и по шоссе туда добраться.
– Могли бы и подъехать на попутной машине.
– Ну и подъехали бы, – не уловил иронии ефрейтора Чеботару. – И давно бы были на месте.
– Понимаешь, – Исаев догнал Чеботару и пошел рядом, – любой инструмент без работы ржавеет. Бляха твоего ремня, если ее не чистить, не блестит. А солдат без солдатской работы и науки – не солдат, ржавчиной покроется. Он точно бляха, чем больше трешь его, тем ярче блестит.
– Ха! – развеселился Чеботару. – Значит, меня нужно драить. И ты сегодня это делаешь? Ай да ефрейтор!
Нам осталось идти километра четыре. Времени у нас в запасе больше часа. Если это расстояние пройдем за час, останется минут двадцать – достаточно, чтобы сделать себе окопчик для наблюдения. Исаев, сказав об этом, как бы предоставил нам право выбора: или прибавить шагу и выиграть время, или меньше оставить времени для рытья окопа и отдыха. Мы прибавили шагу.
Вскоре мы услышали гудение машины, ровное, протяжное, –как звон басовитой струны, далеко слышное в утренней тишине.
У нас словно прибавилось сил. Солдаты называют это вторым дыханием. Теперь мы почти бежали сквозь малинник, щитовник и какой-то низкий, с хрупкими стеблями кустарник, торопились, как торопится иео всех сил стайер, увидя близкий конец трудного пути. Тяжело дыша, ловили открытыми ртами воздух, в груди и горле стояла комом удушливая горечь. Мы сняли пилотки, по нашим лицам стекал пот. Я приотстал, потому что больше остальных выбился из сил. Исаев и Чеботару пошли со мной рядом, поддерживая: один – мой вещевой мешок, второй – меня самого под руку.
Выбежали мы метров на сто дальше от перекрестка. Черная, отполированная полоса асфальта блестела, как мелководная река с торфяным дном. Не выходя на асфальт, прошли по краешку леса до обрывистого откоса, на который взбежала стайка молодого ельника. Это и был наш конечный пункт.
Ефрейтор Исаев посмотрел на часы и, сдерживая дыхание, прерывая его словами, сказал:
– Четыре часа… двадцать восемь минут… В запасе тридцать две… Молодцы, ребята… Не подвели!..
Чеботару и я выпрямились, подтянулись. Мы с радостью приняли эту первую в своей службе похвалу, хотя в карточку поощрений она и не будет записана. Уставшие, с грязными от пыли и пота лицами, прилипшими к мокрым гимнастеркам иголками, исцарапанные, мы чувствовали несмотря ни на что счастливую легкость во всем теле, так как поняли: сегодня мы выдержали первое солдатское испытание.
А мне, как никогда, стало близким и понятным солдатское правило, которое часто повторял мой отец: если солдату нужно выстоять, он выстоит, не согнется, не отступит. Солдат без этого правила и обязанности – не солдат.
ПОГОНЯ
Под вечер рыбаки начали отводить свои лодки за каменный остров – самое тихое место в бухте. Командир пограничного сторожевого корабля капитан-лейтенант Адамец спросил у них:
