В оглушающую тишину.
Безотцовщину
Серою пеной
За волной поднимало волну.
Стоп! Замерзни, волна,
До предела
Дай осмыслить:
Сиротство и тиф,
Кто нас в детстве
Преступными делал,
В мясорубку родных запустив?
Перед кем или в чем мы повинны?
Изначально понять помоги:
Кто бросал нас
Под траки, под мины,
Самосудчикам под сапоги?
Извращенное бойнею детство,
Ты не знало, что близок твой час,
Будешь в зеркало мира глядеться,
Катастрофой страны отразясь.
Помню наш пацанячий шалман,
И его -
Пусть меня не осудят:
С виду Пришвин,
Но дьявол по сути.
И слова -
Ядовитый туман:
«Навались, безотцовщина, ешь!
Можно выпить за батьку, за деда,
За меня - подполковника СМЕРШ,
И за нашу, конечно, Победу.
Жуйте, жмурики, дело не в хлебе.
И мозги вам мутить не хочу:
Жаль мне вас,
Голодрань и отрепье,
Но Закон избавляет от чувств.
Зря мы, что ли, вскопытили мили
Под стальным и свинцовым дождем?
Немчуре хребтовину сломили,
А на вас-то
Управу найдем.
Наша слава, бесславие ваше -
Воедино не вяжется нить:
Каждый должен хлебать свою кашу.
Что вы можете? Грабить да бить.
Свой, не свой, на дороге не стой...
Надвигается долгий ваш вечер:
Восходить вам
На брег на крутой
52
Под набат обвинительной речи».
Ясновидца, пророка, урода
Рокотал,
Тиком корчился рот:
«К-к-кто то до-олжен же
Быть вне народа,
А иначе - ур-родец народ?
И не надо пощады просить.
Гнить вам, дохнуть,
В отвалах пылиться,
Греть тщедушием дали Руси,
Скрыв в метелях цинготные лица.
Все для вас:
Воркута и Тагил,
Через степи -
Каналы И. Сталина.
Сколько ваших дурацких могил
Будет в Тундре Великой оставлено!»
Как в узде ты, Россия, в системе.
Из булата, звено ко звену,
Тянет цепь твое горькое семя,
На поглядки скликая страну:
Дуй, народ,
Кто - на казнь,
Кто - на праздник,
Леший во поле - наш манифест,
Хватит-хватит отъявленной мрази,
Отдаленных и каторжных мест.
Сашки, Мишки, Иваны и Стеньки...
Глянь в глаза, отвечать не проси,
Вот она - хошь в цари,
Хочешь к стенке -
Кровеносная бездна Руси.
Мать-землица, я знаньем изранен.
Нету края у пропасти. Нет.
С боевыми шагал номерами,
С номерами - на тощей спине,
В «светлый путь», по погибели серой,
А на две стороны - хоры вьюг:
Обреченные думы - на север.
Отвлеченные мысли - на юг.
Замерзая в дороге, сгорая,
Добрались мы до всех полюсов,
Рекордисты Чукотского края,
Коногоны Печорских лесов.
Гуси черные, где же вы?
Где вы?
Обломали вам крылья-бока…
Предрекал
Пустозерский мятежник,
Что сгорит наша жизнь в кабаках.
О великий бунтующий Отче,
53
Я несу в себе дух твой и прах,
И душа не желает молча
На своих отплясать
На кострах
Мракобесия,
Лавочки-печки!
Вот и жаримся мы, что досель
Ты, свобода,
В железной уздечке
Крутишь смертным надежд карусель.
Не одно отцветет бабье лето,
Прежде чем нас, живых, отклянут,
Кто придет после госпятилеток,
Испытав просвинцованный кнут,
Из-за «речки», Ухты или Томска...
Нас приветят:
«Пой, ласточка, пой».
Это мы явим к жизни потомство,
Что уйдет во вселенский запой.
Знала б женщина, мать и жена,
Что родится
На выжженном месте?!
На безлюбье любовь начинать -
Порождать неизбежность возмездья.
В темном поле -
Жизнь в трауре белом.
И хочу закричать: «Не моя!..»
Но - моя. И одна... Отлетела
И обуглила сердца края.
Да. Все так. Путь безумен. Огромен.
Но и мы
В своих клятых делах
Деспотию крушили,
Что в доме,
Здесь дышать нам
И жить не дала.
Всех распял он,
Убийца, ублюдок.
Уж не спутаю
Свет с темнотой.
Уж не слышу железных побудок.
Уж не рявкнут вдогонку мне:
«Стой!»
Только память порой,
Как граната,
Саданет и поднимет года...
Все, кто грел Магадан и Анадырь,
Уходил, пропадая во льдах,
Все, кто полз по полярному снегу,
В безысходности
Шел на рывки,
Кто убит при попытке к побегу -
54
Все вы в сердце моем, мужики!
И былой СВЭ*, и уродина -
За гонимых, за проклятых нас
Я приполз
В тебя веровать,
Родина,
Надсадив сухожилья о наст.
СВЭ* - социально-вредный элемент.
1989 г.
Шаг второй
Обогащенный общением с Е.Ш. Галимовой, почувствовавший моральное право
расстаться, хотя бы временно, с необходимостью ежедневно отрабатывать по восемь
часов на производстве, Михаил садится за пишущую машинку и приступает к вопло-
щению того, о чем заговорил еще в лагере:
«Есть в душе моей такая рана, что когда-то полыхнет огнем...»
Это и сейчас практически еще не освоенный пласт. Проникнуться во всей полноте
темой может только тот, кто пережил. Прошедших через все это и сумевших не загинуть
на этапе, не спиться, не вернуться назад в преступный мир, не выброситься на воле из
окна - мало. Еще меньше таких, кто сумел-таки обойти эти загородки и... обрести голос -
получить образование. Наконец - иметь талант!
Но даже уметь сказать - мало. Нужно еще быть услышанным, ощутить воспринима-
ющую тебя аудиторию. Ну хотя бы немножко, чтобы уж не совсем в обитой подушками
комнате звучала проба песни. Для массовой аудитории посыл: «Все люди - братья» - это
же... теоретически. И чем человек интеллигентнее, тем труднее сделать это искренне!
Я заметила это по общению на «Стихах.Ру». Люди готовы проникнуться болью
ветерана Великой Отечественной войны:
Но дымится земля под ногами
Десять лет,
Двадцать лет,
Тридцать лет,
- но их раздражает:
Стоит над тундрой тень моя,
На сорок лет меня моложе.
- Сколько же можно помнить зло, ковыряя старые раны и повторять одни и те же
круги ада? - говорит критик.
- О другом скажут другие, - отвечает поэт. - У меня не отболело.
- А может, приподняться над всей этой грязью? Подумать о душе? Дело чести -
сохранить ее чистой.
- У меня не чистая, - говорит поэт и, подумав, добавляет: - В грязи истории.
- При чем тут история? Она всегда - не подарок. Вспомним Древний Рим, Ку-Клукс-
Клан или режим Пол-Пота... Да мало ли примеров. Лучше обернись на себя.
- «От себя голова поседела».
- Чем же гордиться?
55
- Хочу, чтоб «после нас осталось две капли боли, но не море лжи...»
Есть психологический барьер: невозможность применить заповеди Христа по отно-
шении к тому, кого по воспитанию и общественной формации считаешь намного ниже
себя. Мы с Мишей не встретили практически ни одного воспоминания политзаключенных
сталинских лагерей, где не было бы сказано нехороших слов в адрес уголовных. А ведь и
те, и другие были порождением одной тоталитарной системы и вместе от нее страдали. В
определенной степени - братья по несчастью, как в картинке, где изображение зависит от
угла падающих лучей. Александр Солженицын тоже смотрел на уголовный мир сверху
вниз. Не сомневаюсь, у него были к тому веские причины. И все же, все же, все же...
А поэт и критик продолжают свой бесконечный спор.
