Карусель 1811 года была благотворительной. Собранную сумму кавалеры раздавали находящимся в Москве раненым солдатам, бедным офицерам, вдовам и другим нуждающимся. Деньги шли также на выкуп тех, кто находился за долги под арестом. С той поры карусели в России пошли на убыль. Они стали проводиться уже без воинских упражнений, в сущности, это было исполнение дамами и кавалерами на лошадях различных танцев.
Императрица Александра Федоровна не знала равных в грациозности не только на бальном паркете, но и в манеже. Среди светских дам одними из лучших наездниц своего времени считались А. О. Смирнова-Россет и А. А. Оленина.
Как справедливо отмечает в своем исследовании, посвященном графине А. А. Орловой-Чесменской, граф С. Д. Шереметев: «Графиня Анна и ее подруги были женщины сильного духа, крепкого закала, возвышенного строя мыслей и незаурядного по тому времени образования». Для подрастающего поколения они являлись «примером долга и христианской добродетели». А. А. Орлова представляла настоящую старую не «грибоедовскую» Москву, о которой блестяще написал князь П. А. Вяземский: «Пора наконец перестать искать Москву в комедии Грибоедова. Это разве только часть закоулков Москвы. Рядом и над этой выставленною Москвою была другая, светлая, образованная Москва. Вольно же было Чацкому закабалить себя в темной Москве. Впрочем, в каждом городе не только у нас, но и за границей найдутся и другие лица, сбивающиеся на лица, возникшие под кистью нашего комика. Суетность, низкопоклонство, сплетни и все тому подобное – не одной Москвы прирожденное свойство: найдешь их и в других европейских городах».
Москва стремилась ни в чем не уступать Петербургу, в том числе и в удовольствиях светской жизни. Гений танцевального искусства господин Иогель давал в Благородном собрании маскарады для своих учеников, на которые съезжалось до двух тысяч гостей. А по воскресеньям юных москвичей сажали в карету (по восемь человек) и отправляли на бега на Москву-реку, где за пятак серебром можно было купить у продавцов конфеты, сладости (каждая по копейке) и, раскрыв разные фигурки дома, достать оттуда билетики со стихами.
В конце XVIII – начале XIX столетия отношения детей и родителей не были такими панибратскими. С родителями общались утром, во время обеда, чая и за ужином. В разговор дети вступали только после того, как старшие обращались к ним с каким-либо вопросом. «Мы наших родителей боялись, любили и почитали. Теперь дети отца и матери не боятся, а больше ли от этого любят их – не знаю <…> и, право, лучше было, больше чтили старших, было больше порядку в семействах и благочестия…» – вспоминала Е. П. Янькова о годах своего детства в начале 50-х годов XIX столетия.
Своих старших дочерей Елизавета Петровна возила обучаться танцевальному искусству к Пушкиным, которые жили в 1809–1810 годах «где-то за Разгуляем, у Елохова моста».
Дочери Елизаветы Петровны обучались танцевальному искусству вместе с А. С. Грибоедовым и О. С. Пушкиной (сестрой поэта), М. С. Грибоедовой (впоследствии талантливой арфисткой, сестрой А. С. Грибоедова) и другими детьми.
Александр Пушкин не отличался особой грацией, он был весьма неловок, а потому над ним часто посмеивались. Обиженный, он уходил в угол, где мог весь вечер просидеть на стуле.
Бабушка поэта М. А. Ганнибал, женщина дельная и рассудительная, не раз говорила о своем внуке: «Не знаю, матушка, что выйдет из моего старшего внука: мальчик умен и охотник до книжек, а учится плохо, редко когда урок свой сдаст порядком: то его не расшевелишь, не прогонишь играть с детьми, то вдруг так развернется и расходится, что его ничем не уймешь; из одной крайности в другую бросается, нет у него средины. Бог знает, чем это все кончится, ежели он не переменится».
Доставалось Александру Сергеевичу и за свой внешний вид. В сравнении с А. С. Грибоедовым он выглядел «рохлей и замарашкой», но при этом обладал удивительными, очень живыми глазами, «из которых искры так и сыпались».
В 1814 году семья Пушкиных переехала в Петербург, а до их приезда в июле 1811 года сюда был привезен будущий поэт для определения в Царскосельский лицей.
Радушная, хлебосольная Москва осталась в детских воспоминаниях, взрослая жизнь начиналась в Петербурге, где молодые люди из лучших дворянских фамилий стремились поступить на службу в гвардию.
С начала воцарения Александра I общественная жизнь Петербурга заметно оживилась.
В зимние дни на Дворцовой и Английской набережных, между двенадцатью и тремя часами, вы всегда могли встретить представителей высшего света: блестящих офицеров, важных государственных лиц, иностранных дипломатов, великосветских львов и конечно же очаровательных дам, щеголявших в нарядах, сшитых по последней французской моде.
Это было время двух европейских правителей. Один, стоявший тогда во главе еще Французской республики, уже успел наполнить Европу славой своего имени, завоевал Египет, победил при Маренго. Но Наполеону еще предстояло стать императором, в то время как Александр Павлович был им не только по крови, но и по духу, при этом не стоит забывать, что добродетели отражаются в манерах, и, чтобы убедиться в этом, отправимся днем на прогулку на Дворцовую набережную.
В наше время даже трудно вообразить, что глава державы просто так, запросто, прохаживается по улицам города, останавливается, обмениваясь несколькими словами с представленными ему лицами, и даже иногда заходит невзначай к знакомым.
Так в один из зимних дней фельдмаршалу Салтыкову сообщили, что государь вошел в прихожую, спросил о здоровье своего наставника и поднимается по лестнице.
Подойдя к большим креслам, в которых сидел старый фельдмаршал, император стоя разговаривал с ним, пока тот не пригласил его сесть словами: «Садись, батюшка».
«Благородные манеры – признак благородной души и просвещенного ума». Наши предки хорошо помнили эту истину.
Здесь же, на набережной, в каретах, появлялись императрицы, в сопровождении наставников прогуливались великие князья Николай и Михаил, реже всех показывался Константин Павлович.
Император жил летом в Каменноостровском дворце, а общество селилось на соседних островах. Оставшиеся в городе отправлялись гулять на острова и на Черную речку. По Неве и ее протокам скользило множество лодок. За лодкой знатного лица следовала лодка с духовой музыкой или с певцами-лодочниками, услаждавшими слух то отрывками из опер, то танцевальными пьесами, то народными песнями. Эту чудесную картину можно было наблюдать вплоть до восхода солнца.
Русская щедрость привлекала многих заезжих знаменитостей.
Отсутствие Александра Павловича заметным образом оказывало влияние на характер светской жизни Петербурга начала XIX столетия.
В 1807 году, находясь в Петербурге, Жихарев вновь попал в ситуацию, с которой примерно год назад столкнулся в Москве. Как и тогда во время отсутствия гвардии, в городе почти не осталось хороших танцоров, и, чтобы «помочь горю», граф Соллогуб набрал из штатских «мастеров бального дела».
Одной из дам, протанцевавшей у графини Салтыковой целую ночь (от десяти часов вечера до пяти утра), Жихарев посоветовал беречь себя и свою красоту, которая от бессонных ночей и от «неумеренных танцев» может пострадать.
«А на что мне красота? – возразила она. – Я замужем и прельщать никого не намерена. Годом прежде, годом после, а все же надобно будет подурнеть и состариться: по крайней мере, пока время не ушло, напрыгаюсь и навеселюсь вдоволь, а там и примусь за нравоучения своим детям». Это в своем роде также логика. Я спрашивал, справилась ли с кавалерами? «Множество их было, – отвечала она, – я всякого разбора; ловких и неловких; но для меня все равно, какие эти господа ни были бы, лишь бы шаркали по паркету». Ну, и это дело, подумал я. Следовательно, «Vous n'etes pas pour les grands sentiments?»[8] – спросил я опять премилую мою хозяйку. «Eh? Mon dieu, monsieur, je n'ai jamais-etudie la metaphysique, et en verite, je ne sais pas a quoi peuvent ils servir»[9].
После этой выходки для меня все стало ясно как день, я и вышел от красавицы с новыми познаниями в физиологии женщин. «Courte et bonne» (коротко и хорошо), говорят французы; «Kurz, aber lustig» (коротко, но весело) – повторяют немцы; а какой смысл дать этим фразам на русском языке – я еще не придумал».
Русские дамы были далеко не так сентиментальны, как принято о них думать.
Дочери «безумного и мудрого» XVIII столетия в большинстве своем обладали твердой волей, чувством достоинства, достаточно неплохо разбирались в литературе, живописи, музыке, не говоря уже о том, что знание нескольких европейских языков было обычным явлением в дворянской среде.
Светская беседа изящна по форме, но не поверхностна. Дам высшего света трудно понять, «зато не любить невозможно».
Бальные платья, напоминавшие античные туники, демонстрировали все более укоренявшиеся в дворянской среде основные идеи римского морального кодекса, что не могло не сказаться на самом стиле придворной жизни. Поэтому военная молодежь без колебания отвергала в 1807 году приглашения на балы к французскому посланнику, несмотря на Тильзитский договор между Россией и Францией.
