— Моя взаправду велика, — закивала Шура.
— Чего же не поменяться? На, примеряй. — И я с готовностью протянул ей свою трофейную папаху.
— Ой, в самый раз! — обрадовалась Шура. — Возьми мою!
Шурина папаха пришлась мне впору, и мы пошли к своим теплушкам.
А ночью, засыпая на соломе под мерный стук колес, я думал о том, какое замечательное время наступит, когда мы уничтожим всех врагов Советской власти и в каждом доме будет вдоволь хлеба.
Так начался второй поход против Дутова. Эшелоны наших дружин двинулись в Южноуральские степи, чтобы еще раз дать отпор контрреволюционным бандам.
У ЧЕРНОЙ РЕЧКИ
После небольшой остановки в Челябинске дружины поехали дальше и вскоре высадились в Троицке. Дутовские шайки почти полностью окружили Троицк. Они неоднократно пытались ворваться в город, разрушали железную дорогу, прерывали связь с Челябинском. Члены городского Совета, ожидавшие помощи, тепло встретили нас.
В Троицке был организован Центральный штаб отряда. В него вошли начальники и комиссары дружин. Общее командование осталось за Циркуновым. Начальником Центрального штаба выдвинули Александра Ивановича Рыбникова, бывшего прапорщика царской армии, рабочего-сталевара Верх-Исетского завода. А старшим комиссаром избрали И. М. Малышева.
А. И. Рыбников.
Пока командиры разрабатывали план дальнейших действий, дружинники расположились на отдых. Под ружьем были посменно лишь дежурные подразделения.
Гуляя по городу, бойцы молодежной сотни задержали наглого незнакомца.
— В ичигах киргизских, в малахае, в бешмете местного покроя, а разговор и обличье барские, — рассказывал Саша Викулов. — Ну и привели этого «киргиза» в штаб. Оказалось, дутовский лазутчик, родич одного из белоказачьих главарей.
Шпиона расстреляли.
Спустя несколько дней отряд в составе четырех дружин двинулся через казачьи станицы на Верхне-Уральск.
Сначала мы не встречали сопротивления. Поселок Берлинский заняли без единого выстрела. Население встретило нас мирно. Комиссары собрали жителей, рассказали им о задачах Советской власти. Из казачьей бедноты был избран поселковый Совет.
То же самое повторилось в станицах Подгорной, а затем и Степной.
В Степной дружины встали на дневку. И тут трое бойцов напились самогону у разгульной бабенки, учинили дебош, разбили окна в хате.
На следующий день трибунал приговорил дебоширов к расстрелу… Узнав об этом, степенные казаки-бородачи целой делегацией пришли в штаб просить помилования приговоренным.
— Подумайте, господа, товарищи командиры! Разве можно за разбитые окна по суду трех солдат расстреливать? Солдату в походе на дневке выпить, погулять никогда запрету не было. На то он и боевой страдалец, — говорил один из казаков.
Малышев разъяснил сердобольным станичникам:
— Наши бойцы — защитники Советской власти — должны не только проявлять боевую доблесть, но и всегда и везде безупречно вести себя. А эти трое позорят честь новой рабоче-крестьянской армии.
Приговор привели в исполнение.
Без боя вступили мы в станицу Сухтелинскую. Но, двигаясь дальше, верстах в трех от нее наша конная разведка столкнулась с вражеским разъездом. Кавалеристы, многие из которых совсем недавно сели в седло и взяли в руку шашку, славно порубились с дутовцами.
Дружинники, узнав о стычке, стали наседать на командиров, требуя вести их в бой. Но командование решило иначе: было приказано немедленно занять оборону на окраине станицы. На ночь в сторону Верхне-Уральска выслали усиленное охранение.
А утром бойцы из 2-й дружины, находившиеся на левом фланге, заметили за увалом спешенных белоказаков. Завязалась перестрелка. Грохнула наша пушка. В бой вступили все. Только нашу команду бомбометчиков оставили в резерве.
Улучив случай, я сбегал к станичной церкви посмотреть, как воюют расположившиеся там артиллеристы.
Командир батареи сидел на колокольне и корректировал огонь своих трехдюймовок. Когда ближайшая ко мне пушка рявкнула, я чуть не свалился в сугроб.
— Вот так солдат! — засмеялись артиллеристы.
Мне было стыдно. В ушах сильно звенело.
— Ничего, привыкнешь. Только рот раскрывай, чтобы не оглушило, — успокоили меня.
Потом я залез на колокольню и в бинокль, который дал мне командир, увидел, как отступает дутовская конница, оставляя на снегу черные точки — убитых и раненых.
Дружинники, увязая в глубоком снегу, стреляя на ходу, преследовали противника. Но в это время из штаба поступил приказ отойти назад, в станицу. Подчинились ему неохотно.
Особенно горячились люди третьей сотни, первыми обнаружившие противника:
— Да мы угнали бы казаков до станицы Краснинской!
— А там скоро и Верхне-Уральск…
— И што это за война? Пошли наступать, а тут сразу команда отбой…
Вечером на совещании в штабе отряда в присутствии представителей дружин Циркунов разъяснил создавшуюся обстановку. Оказалось, что, по сведениям разведки, Дутов сосредоточил в Верхне-Уральске крупные силы, значительно превосходящие по численности наш отряд.
— Поэтому, — толковал он, — продолжать наступление в сторону Верхне-Уральска рискованно. К тому же нас окружает враждебная среда, да и боеприпасов осталось мало. Предлагаю немедленно начать отход назад, к Троицку, чтобы не оторваться от железной дороги и сохранить связь с Челябинском, откуда мы можем получить подкрепление.
Это предложение обсуждалось бурно. Молодежь горой стояла за продолжение наступления. Пожилые и опытные в военном деле дружинники поддерживали Циркунова. Тогда поставили вопрос на голосование. Большинство высказалось за отход.
В ту же ночь дружины покинули Сухтелинскую. Чуть впереди и на флангах вытянувшейся колонны шагали дозоры охранения. Подальше, в морозном сумраке, маячили редкие разъезды наших немногочисленных конников.
Идти с полной выкладкой бомбометчика было тяжело. На поясе у меня висело десять гранат, в особом патронташе находились детонаторы к ним, за плечом — трехлинейная драгунская винтовка, а на боку, слева, — совершенно ненужная сабля.
Со всем этим оружием — предметом зависти многих молодых дружинников, не попавших в команду бомбометчиков, — в походе пришлось несладко. Сапоги то скользили по мерзлой земле, оголенной на взгорьях степными ветрами, то проваливались в глубокий снег…
Чуть только отряд отошел от станицы, как оттуда нам вдогонку полетели пули.
Сомкнувшись в кольцо вокруг пушек и обоза, мы отбили налет внезапно появившейся дутовской конницы.
Этот первый удар в спину из «мирно спящей» станицы показал, насколько прав был Циркунов, говоря о враждебном окружении. Ночной бой заставил многих из нас, особенно горячую молодежь, понять, как важны бдительность и дисциплинированность.
Начавшийся таким образом отход и в дальнейшем был нелегким. В открытой степи, где гуляла свирепая метель, дружинники много раз ложились на снег, отбиваясь от наседавших конных разъездов дутовцев. Тем не менее, сделав лишь один привал в Степной, уже к вечеру второго дня вошли мы в поселок Берлинский.
По распоряжению штаба расположились на отдых, густо набив избы поселка. Кое-чем подзакусив, уставшие бойцы быстро заснули. В сторожевом охранении были дежурная сотня и конные патрули.
В штабе отряда, где я дежурил связным от команды бомбометчиков, собрались Циркунов, Рыбников, командиры и комиссары дружин. Посовещавшись, они решили с утра форсированным маршем двинуться к Троицку.
Выйдя из поселка Берлинского, отряд выслал вперед и на фланги немногочисленные конные (всего в то время у нас насчитывалось не более двадцати кавалеристов) и усиленные пешие дозоры. В центре колонны двигались артиллерия, обоз, штабные повозки, санчасть, подводы с больными и ранеными. Команда бомбометчиков прикрывала пушки. К ней примыкала 4-я молодежная сотня 2-й дружины под командованием Петра Типикина.
Вскоре нас опять начали беспокоить конные разъезды дутовцев.
Во время отражения одного из вражеских налетов находившийся поблизости от меня боец молодежной сотни — юноша лет семнадцати, — делая перебежку, вдруг неестественно круто повернулся и упал. Я подбежал к нему.
— Что с тобой, приятель? Ранили?
— Ранили, — испуганно глядя на меня, ответил паренек. Потом, по-детски всхлипывая, добавил: — Куда-то вот тут… в низ живота…
Я отвернул полу его шинели и увидел, что из маленькой дырочки в шароварах сочится алая кровь.
— Эй, сестры, скорей перевяжите раненого! — крикнул я.
К нам подбежала молоденькая сестричка из городских гимназисток.
— Куда ранен? — деланно строго, скороговоркой спросила она.
