Всего лишь пятнадцать дней похвалялся инспектор Искьердо своей победой и своими яркими галстуками, заказанными в Серро-де-Паско. «На моем пути к счастью – кто бы мог подумать – встал этот жалкий тип Эрон де лос Риос, недостойный даже того, чтобы Мака включила его в свою свиту идиотиков. Знаете, как он ее добился? Служил ей письмоносцем! Вы бы только посмотрели, с каким удовольствием этот сводник таскал записочки моей нареченной от всяких ее приятелей и от нее к ним. А я, конечно, даже и представить себе не мог ничего подобного. Однажды ночью (будь проклята эта ночь!) бушевала буря, и вот Эрон, который даже пустой таз не в состоянии переплыть, переплывает вдруг озеро и по поручению моей невесты передает два письма: одно хозяину поместья «Харрия», другое – сыну хозяина поместья «Харрия». Обоим – отцу и сыну! – было назначено свидание в один и тот же день, в один и тот же час, в одной и той же постели. Из-за этого они и разодрались, а вовсе не из-за дела о закладе имения. Моя невеста, конечно, не явилась на свидание. Эту ночь она провела с братьями Чирино. А кто подал им наутро завтрак? Эрон де лос Риос! Он и почтарь, и слуга, и музыкантов нанимал, словом, на все руки, всегда тут как тут, любой ее. каприз выполнял. Должна же была Мака вознаградить его! На следующий день Эрон де лос Риос потребовал у своей жены развода. К его удивлению, достойнейшая донья Магда де лос Риос тотчас же согласилась.
«Сеньор Министр!… В силу всего вышеизложенного мы, честные супруги Янауанки, просим срочно прислать в город войска. Победное вступление войск положило уже однажды конец распространению коммунистической пропаганды, чему содействовало и проведение демагогической аграрной реформы. Мы, женщины, поставившие свои подписи под этим документом, надеемся: столь же решительно будет пресечена возмутительная попытка провести сексуальную реформу»
(Заявление оскорбленных женщин).
Однако дон Эрон совершенно напрасно развелся со своей супругой.
Однажды Мака поехала куда-то на катере и встретила секретаря суда Пасьона – единственного в провинции мужчину, не подверженного ее чарам. Секретарь суда вежливо поклонился. Мака улыбнулась. Твердости Пасьона тотчас как не бывало, но он напряг всю свою волю и отвел глаза от ее лица. Мака, как всегда, путешествовала в сопровождении музыкантов. Она взяла гитару и запела так грустно, что секретарь суда прослезился. Расставаясь, Пасьон снова поклонился ей с глубоким почтением. На следующий день он получил букет цветов.
– Это что ж такое? – спросил судья Монтенегро.
– В дар церкви святого Петра прислали, – заикаясь и краснея, отвечал секретарь.
Кое-как, с помощью тысячи всяческих уловок удалось ему утаить остальные семнадцать букетов, которые приносили ежедневно генералы. К каждому букету была приколота благоухающая записка.
Ночью Мака устроила серенаду перед домом Пасьона, и это скрыть было уже невозможно. Братья Уаман, ансамбль «Андские щеглы» и «Патриоты» играли и пели до тех пор, пока испуганный секретарь суда не вышел на балкон. Окруженная толпой музыкантов, Мака приблизилась и спела «В тот день, когда полюбишь ты меня». Пасьон был одним из самых красноречивых ораторов в провинции. Вдобавок, как это ни горько ему было, он ничуть не сомневался в том, что совсем неповинен в этой страсти. Ни то, ни другое, однако, нисколько не помогло успокоить жену. Кроткая его подруга донья Клоринда превратилась в фурию, словно с цепи сорвалась. Она разбила об его голову вазу. Пришлось звать фельдшера Канчукаху. Дом наполнился разъяренными женщинами. На другой день Пасьон, гордый и спокойный, не удостаивая вниманием хихикающих сослуживцев (скрыть повязку не удалось), явился в суд, дабы исполнить свои повседневные обязанности. Около полудня Генерал Бермудес догнал его на главной площади и вручил письмо, в котором Мака просила о свидании, «чтобы оправдать свое поведение». Предвидя ужасающие последствия отказа, секретарь суда согласился. Он написал несколько строк, в которых выразил радость по поводу того, что «счастливый случай даст ему возможность приветствовать одну из самых благородных дам нашего города». Пасьон указал и место свидания – недостроенный дом у дороги на Янакочу. Жене он сказал, что его срочно вызывает судья Монтенегро, и точно к назначенному времени отправился на свидание.
На дороге мелькали какие-то тени. Пасьон бесстрашно вошел в дом. Во дворе сидела на чурбачке Мака. Пасьон протянул было ей руку, но вдруг почувствовал на своих губах поцелуй. Он хотел убежать, но услышал хор ангелов и ощутил нестерпимый жар. Во рту, словно в пещере, сидел кто-то дрожащий, пылающий, что таился в его теле вот уже сорок лет. Почти светало, когда секретарь суда побежал домой. Жена спала. Пасьон сделал вид, будто только теперь встал. Он отправился к мессе, исповедался. Выслушав его, отец Часан вздохнул.
– И ты, Брут?
– Что вы сказали, отец мой?
– Да смилуется господь над твоей душой, сын мой.
– Тут не о душе речь, а о теле, отец мой.
Покаявшись, Пасьон пошел в суд. Он решил больше ни слова не говорить с Макой. Но трудился неохотно и сделал в этот день только самое необходимое. В воскресенье Пасьон пошел в церковь. Вдруг – ему показалось, будто язык пламени метнулся к небесам, – Пасьон увидел Маку. Она шла через площадь в окружении дурачков. Потом Пасьон услыхал шелест крыльев – Мака исчезла. Не взглянув на него, спустилась к пристани и уплыла в Успачаку. Целый месяц ее не было. Янауанка начала зализывать раны. Комитет оскорбленных женщин заказал благодарственный молебен. Однако молитвы, по всей видимости, не дошли по адресу, ибо через три дня Мака высадилась на берег Янауанки. Ее сопровождал Кристобаль Соберо, владелец большой лавки, шести домов и пяти ферм. Он тоже решил оставить свою жену. Но уже у причала вдруг струсил и, отговорившись срочными делами, простился с Макой. Она же сочла за благо расположиться со всеми своими генералами в клубе. Утро было трудным: трижды между Президентом Пиеролой и Генералом Эченике вспыхивала драка, ибо последний уже довольно давно добивался чина сержанта, и не было ни малейшей возможности убедить его, что сержант ниже генерала. Во время завтрака Мака приняла решение: генеральская форма свиты не соответствует ее положению. В сопровождении своего главного штаба она отправилась в лавку Соберо. С улыбкой обвила рукой шею торговца. Соберо стоял одной ногой в раю,, а другой – в аду. Он слышал, как с тихим шорохом раскрывались розы, волна счастья затопила его душу, но к счастью примешивался ужас. Потом раздался грохот – теща Соберо на глазах перепуганных.покупателей крушила все вокруг, сбрасывала с прилавка бутылки, весы. Жена (за двадцать лет супружества Соберо ни разу не слышал, чтобы она повысила голос) ревела, как львица: «Как ты осмелился, сукин сын, привести в мой дом эту шлюху? Мало того, что ты не стыдишься людей, ходишь повсюду со своей вонючкой, весь город от нее провонял и будет вонять еще тридцать лет после того, как она наконец уедет. Вон отсюда сейчас же, не то я плюну вам обоим в рожу!»
Мака сидела на мешке с сахаром и улыбалась. Приказчики никогда еще не видели такого, «чтобы Дева Мария пришла в нашу лавку». С большим трудом удалось им удержать сеньору Соберо, она так и бросалась на Маку.
Комитет оскорбленных женщин в полном составе явился в Полицейское управление с требованием «гарантировать безопасность». Младшего лейтенанта Тарамоны не было, сержант Астокури кое-как успокоил женщин. Утихомирить их обезумевших мужей оказалось куда труднее. Сиснерос поссорился с Арутинго, Атала – с Канчукахой. В воскресенье, в самый разгар мессы семейство Арутинго пошло стенкой на семейство Атала.
В тот же день драчунов вызвали в суд первой инстанции. Даже кумовья и приятели судьи не избежали вызова. В зале они увидели «это чудовище, что пятнает наш город, о котором до сей поры Вам не было ничего известно, господин Префект, именно потому, что благодаря честности и порядочности местных женщин наш город никогда не подавал повода к дурным слухам и скандальным сплетням. Теперь же, господин Префект, он заслуживает названия Содома и Гоморры, а никак не города, граждане которого ценят добродетели, составляющие высокое моральное достояние перуанской женщины» (все то же заявление). Виновные (те, что не были приятелями судьи) и невиновные (те, что ими были) вышли из суда одинаково потрясенные. Судья Монтенегро прочитал им статью уголовного кодекса, предусматривающую наказания «за нарушение общественного порядка и благопристойности». Всем им запрещалось выезжать из города даже в близлежащие имения. Слушание дел затянулось, обвиняемые целые дни проводили в суде. Ссоры прекратились, слишком уж оно оказалось опасно, и поклонники Маки поредели. Она же увлеклась подготовкой к торжествам по случаю юбилея полиции. Полиция намеревалась организовать целую серию празднеств, ибо, согласитесь, почтить по заслугам полицию – это дело полиции. «Праздник этот, господин Префект, своей разнузданностью скорее напоминал языческие оргии, нежели торжество в христианском городе, где, на наш взгляд, властям отнюдь не следовало играть на лире, глядя, как огонь разврата пожирает Рим» (Заявление). Год начинался или кончался. Наступил февтябрь или маябрь. Монтенегро ходил задумчивый, хмурый, суровый и недоступный.
