Эллин терпеливо и даже охотно повторял, то ли вспоминая, то ли выдумывая новые убедительные подробности, а дед Май молча слушал, не прерывая, неотрывно глядя в огонь строгими, глубоко запавшими глазами.
Только раз, раздобыв где-то хлебного неочищенного вина, старый кузнец напился до безумия и, выворотив из кибитки тяжелую оглоблю, страшный, лохматый, с дикой резвостью гонялся за эллином, крича, что тот подослан, чтобы отравить маленькую Агнию, и что сейчас он, дед Май, казнит его ужасной, невиданной доселе смертью.
Эллин плакал от испуга, а маленькая Агния сначала смеялась, а потом, жалея деда, который полуголым бегал по морозу, бесстрашно усмирила его, увела в кибитку и уложила спать, притихшего, дрожащего и покорного.
С началом весны тронулись втроем за Истр[21] и дальше, держась вблизи понтийского побережья.
Желания эллина и скифа совпадали. Эллин стремился в родные Афины. Дед Май долго жил там когда-то молодым, хорошо помнил звучную эллинскую речь и полюбил часто объявлять, что у старого кузнеца достанет еще сил и искусства сделать Агнию богатой невестой. И протягивал к ней свои черные, хранящие кузнечный жар ладони.
Эллин же всегда вторил речам деда и прибавлял от себя, что в Афинах умеют ценить женскую красоту.
Добираться в Афины решили морем. Суровые македонские горы страшили путников, да и сами македонцы слыли неласковыми к незваным гостям.
В Византии эллин сторговался с владельцем маленького кипрского суденышка. Продали коней, кибитку и ненужный скарб. Большая часть выручки ушла в уплату корабельщику, а остальное дед Май припрятал за широкий кожаный пояс под охрану кинжала.
Эллин шутил, что, видно, ему на роду написано быть скифским рабом и что в Афинах дед Май возьмет его в рабство за долги. И клятвенно уверял, что обрадованная богатая афинская родня щедро отблагодарит доброго скифа.
Прямо на палубе дед Май заколол нарочно купленную для этого черную овцу, чтобы задобрить жертвой своевольного бога Фагимасада — повелителя вод.
Отплыли весело.
Агния проспала приход бури. Когда дед Май вытащил ее на палубу, где, грохоча, перекатывались волны и от резкого ветра захватывало дыхание, кораблик уже несло на скалы.
Людей смыло в море еще до того, как суденышко, ударившись о скалу, раскололось, словно орех.
На Агнии была только набедренная повязка, в воде ее сразу сорвало.
Дед Май никак не мог освободиться от просторной своей куртки и пояса, боясь хоть на мгновение лишить девочку своей помощи. У самых скал огромная волна накрыла их, оглушила, смяла, разъединила.
Богу Фагимасаду было угодно еще раз поднять их головы над водой уже далеко друг от друга, чтобы Агния навсегда запечатлела в памяти облепленное седыми, мокрыми волосами лицо, и протянутую к ней темную широкую ладонь деда Мая, и раскрытый рот, кричащий что-то неразличимое в грохоте волн.
Потом прибой подхватил легкое ее тело и со свирепой силой швырнул вместе с запенившейся водой с узкую каменную щель.
Агния очнулась в маленькой тихой бухте, сплошь усеянной разноцветными камешками, мокрыми и блестящими на солнце.
Ободранные о скалу бок и бедро распухли и ныли тупой, непрерывной болью…
Высокие красные скалы замыкали бухту, нависали над ней, обещая скорую тень.
От моря бухту ограждали две мощные каменные глыбы, схожие, словно родные сестры. В узком проходе между ними, набегая, пенилась волна.
Агния ступила в воду, но сразу у подножия глыб-сестер берег отвесно уходил вниз, а встречный прибой не давал выплыть.
Тогда, как ящерица, прижимаясь к нагретому гладкому камню, Агния влезла на одну из громадин.
Небо обнималось с морем. И эти объятия заполняли весь мир, и даже для нее, Агнии, такой маленькой, не оставалось в нем места.
— Дедушка! — надсаживая грудь, закричала Агния и в невыразимой тоске и обиде погрозила кому-то смуглым кулачком.
И вдруг ужас объял ее.
Беспредельное небо было над ней, и под ней бездонное море.
Она глянула вниз и содрогнулась от ощущения высоты, на которую решилась забраться. Сестра-скала не отвергала ее, подняла, держала на горячем своем плече, стояла крепко.
Но ведь и скалы послушны богам. Кому ты посмела грозить, маленькая скифянка?
И увидела Агния, как волна, тряхнув белой гривой, наскочила далеко внизу на ее скалу, откатилась, свирепея, и опять ударила с роковым упорством.
И Агния поняла ясно и просто, что никогда больше не увидит деда Мая, что он ушел от нее навсегда и вместе с ним ушло ее, Агнии, детство.
Агния быстро спустилась со скалы, только потом с удивлением вспомнив, как легко нашла простой спуск, будто он отыскался сам собой.
Волна разбилась у ее босых ног, переворошив камешки, и схлынула.
Костяная дедова свирелька лежала поверх камней, подкатившись к самой ступне. Агния присела, подняла свирельку, отерла ладонью, подумала, облизнула посолоневшие губы и тихо заиграла тот самый напев, которому учил дед Май ее мать, царицу Агнию, а потом ее, Агнию, дочь Агнии.
Она сидела у самой воды и, превозмогая боль, играла на свирельке. А потом в бухту пришла тень, и Агния забылась в спасительной ее прохладе.
— Агния! Агния!
Голова эллина торчала над краем красных скал, замыкавших бухту. Агния обрадовалась несказанно. Эллин, тоже радуясь, улыбался ей, растянув рот до ушей.
Волна вынесла эллина, прекрасного пловца, довольно далеко отсюда. Он целый день бродил в поисках живой души, но встречал только камни. Они одни среди этих скал.
Бедный, добрый, старый скиф! Агния не знает: как эллину спуститься к ней в бухту?
После нескольких пустых попыток эллин остался наверху. Так они провели еще две бесконечные ночи и один бесконечный день. Эллин научил Агнию смачивать губы и ополаскивать рот соленой водой, но самого его сильно мучила жажда. Он отыскивал мох, росший в углублениях на камнях, жевал его и жаловался, что это мало помогает. Днем они забивались к подножию камней, ища тень, а ночью дрожали от нестерпимого холода.
Утром второго дня эллин с диким криком стал носиться, размахивая руками, по самому краю скальной гряды, рискуя сорваться и сломать себе шею. Агния была уверена, что боги лишили его разума, и, рыдая, молила успокоиться. Эллин продолжал вопить еще долго, а потом лег за камнями совсем обессиленный. Теперь, невидимый ей, он не отзывался на робкие вопросы Агнии.
Агнии уже стало казаться, что он умер, когда в расщелине между камнями показался узкий челнок и два поджарых загорелых матроса с медными серьгами в ушах сошли на камни бухты.
Агния не разбирала их речи и только отчаянно сопротивлялась желанию матросов взять ее в челнок, настойчиво тыча пальцем вверх и громко зовя эллина. Вдруг голова эллина возникла над краем гряды. Он увидел челнок и матросов и с криком прыгнул к ним со скалы.
Он упал навзничь на разноцветные камешки, потерял сознание и не приходил в себя, когда матросы переносили его в челнок, а только визгливо стонал, как обиженная женщина.
С финикийской триремы, идущей в Тир, все-таки заметили бегающего по скалам голого человека, и хозяин, подумав, приказал снять его с камней. Выяснилось, что эллин сломал ногу. Хозяин сам взялся лечить спасенных. Раздувшиеся бок и бедро Агнии промыли белым вином и, обложив мелко нарубленными толстыми листьями какого-то странного растения, туго перетянули куском чистой холстины. Повязка сразу промокла от горького на вкус сока этих листьев, но боль ушла. Эллина перенесли и устроили на корме. На Агнию больше никто не обращал внимания, и она свободно бродила по всему кораблю.
Финикиянин спешил к дому. Трирема шла на всех веслах и под парусом. Слава богам, попутный ветер не менялся.
Агния скоро освоилась на финикийской галере. Опухоль быстро спала, царапины затянулись. Хозяин приказал ей помогать готовить пищу команде.
Агния не расставалась с прощальным даром деда Мая. Она выпросила у матросов витой кожаный шнурок и носила свирельку на шее, как амулет.
Теперь все ее существо, жаждущее привязанности, обратилось к эллину. Она расспрашивала его об Афинах, о его занятиях, о родне. Эллин был с нею немногословен, но скупые его ответы Агния украшала своей фантазией и благодарила богов, что они оставили ей такого друга.
Как-то, выловив из котла особенно лакомый кусок мяса, не замеченная никем, пробралась она на корму, где в низкой палубной пристройке лежал эллин. Она застала у него хозяина-финикиянина. Мужчины о чем-то совещались. С ее приходом они сразу замолкли. Эллин равнодушно уставился в потолок, а финикиянин с пристальным вниманием стал ее разглядывать, будто увидел впервые, Агния смутилась и выскользнула на палубу. Лакомый кусок она съела сама, прячась за бухтой свернутого каната. Афины встали из моря неожиданно, ослепительно блестевшей на солнце крышей и белыми колоннами Акрополя. Город рос на глазах, поднимаясь из моря и облепляя светлыми легкими строениями оранжевые склоны холма. Матросы, гортанно крича, убирали парус. Длинные брызги летели по ветру с поднятых лопастей узких весел. Быстро надвигалась пристань.
