Улица время от времени освещалась осветительными ракетами, шипевшими и рассыпавшимися в небе. Белый холодный свет от них, на пустынных улицах мертвого города создавал причудливые движущиеся, то растущие, то уменьшающиеся тени.
— Слушай, Серега ты кино американское видел "Миры Стивена Кинга" — так вроде называется, точно не помню.
— Не знаю.
— Там что-то вроде мировой катастрофы случилось, все города порушены, люди почти все убиты.
— Ну и что.
— Так вот все что я здесь видел, мне напоминает тот фильм, и герои фильма мне напоминает нас.
— Как это?
— А вот так все в том фильме не нормальные вроде нас.
— Это точно, — Кулов тоже о чем-то задумался.
Я замерз на ветру, вспомнил об одеколоне, один флакон у меня был с собой.
— Серега, хочешь согреться?
— Хочу.
— Ну, давай, — передал Кулову флакон. Кулов взял пузырек зашел в подъезд зажег спичку и при ее свете определил, сколько в ней жидкости — половина.
— Сафари, — прочитал вслух название Кулов. Отвинтил крышку, держа флакон в вытянутой руке, чтоб запах не донесся, он вздохнул, и резко опрокинул емкость в рот, после нескольких судорожных глотков, он шумно выдохнул. Я тут же принял у него флакон и похлопал друга по спине, он еще несколько раз вздохнул и выдохнул, широко открывая рот.
— Ништяк, — прохрипел, наконец, Сергей.
— Ну, ништяк так ништяк, — я, также вздохнув, сделал несколько глотков — огненная жидкость, ободрала наждаком горло и стрелой воткнулась в желудок, комок подступивший к горлу я проглотил с трудом и задышал как собака. Мы достали сигареты и дружно задымили, пока одеколон не сделал свое дело: тепло умиротворяюще растеклось по жилам.
— Слушай Марат, знаешь, о чем я мечтаю? — прервал наступившее молчание Кулов.
— О чем?
— Я хочу, чтобы рядом с нами здесь находились сыновья Грачева и Ельцина.
— По-моему, у Ельцина дочура — сказал я.
— Тогда пусть дочка здесь с нами воюет, — заявил Кулов, — вон у чеченов бабы снайперами работают, значит и она сможет.
— Идея конечно, не плохая, только, если бы она здесь была, то наш взвод сейчас сидел бы где-нибудь в тылу.
— Да это все пожелания, сейчас Ельцин наверно выслушивает доклад Паши. Дескать одним то десантным полком не получается воевать, солдатики-то у нас хреновые.
— Точно, а Ельцин ему: ничего, Пашенька, не горюй Россия большая, бабы нарожают нам бойцов. А пока вот выпей-ка со мной за победу русского оружия.
Наступило молчание. Кулов тяжело вздохнул и сказал:
— Знаешь, мне страшно я боюсь умирать.
Мне тоже было страшно, но этот страх ушел куда-то в подсознание и сидел там как бы постоянно говоря: "Сейчас. Нет не сейчас, чуть попозже, но обязательно". Но я решил не говорить об этом другу.
— Да, ладно, не ссы, дембельнемся. на гражданке погуляем.
— Нет, я чувствую!
— Дурак, что ты можешь сейчас чувствовать. Не расслабляйся, расслабишься, словишь пулю. Такие мысли только притягивают смерть.
— Сам ты дурак. — Кулов отвернулся.
Я почувствовал себя виноватым. А ведь когда-то сам хотел попасть на войну. Теперь понял что это мальчишество, здесь это сразу понимаешь. Я попытался неуклюже загладить свои слова:
— Серый, плюнь. Все рано или поздно умрем, может быть, смерть с автоматом даже лучше такой жизни.
— Какой жизни?
— А такой, придешь на гражданку, ты думаешь, там тебя ждут с распростертыми объятиями. Хер, на рыло, всем на тебя плевать. Устроишься на работу на какой-нибудь завод. Будешь работать, после работы пить водку, стучать себе в грудь, дескать, я воевал. В ответ скажут: "налейте ему ребята еще". Поживешь так лет пяток и на стенку полезешь. Или женишься с бабой будешь воевать, а потом повесишься от тоски и хуевой жизни!
— …х-м.
Ш-ш-ш-ш — зашипела освтительная ракета. Тени быстро выросли и изчезли пробежав по земле до стен и пометавшись на них вдоволь. Мы просидели до конца смены, глядя на эти безумные танцы света и тьмы.
— Ладно, пойду смену будить, — Кулов зашел в подъезд. Я дождался, пока спустится замена, отдал ребятам флакон с одеколоном и отправился наверх.
На следующий день Кулов отправился в дом, где жила женщина, которую мы видели у избушки. Вернулся оттуда довольный, женщина оказалась русской и когда-то, еще в той жизни, была медсестрой. Она обработала язвы Кулова и сказала ему, что к ней можно ходить лечиться. Узнав об этом, к ней явилась половина всех бойцов.
Медсестра заплакала, когда увидела нас, но оказала помощь как могла.
Я смотрел как морщинистые умелые руки медсестры обрабатывают язвы Кузи. Женщина при этом причитала в пол голоса скорее разговаривая с собой:
"Господи еще дети совсем! Что же у них мужиков что-ли нет?"
Она рассказала, что в их квартале остались одни старики и старухи, что все чеченцы ушли воевать, что жизнь здесь тяжела и ничего не стоит. Иногда ночами приходят боевики, и тут уж держись, — попробуй не угодить, разговор короткий — Аллах-акбар и в расход. А сколько народу полегло при обстрелах, от шальных пуль, от мин, от болезней и просто от голода.
Почему все так по идиотски происходит, наверно все-таки воюем, чтобы защитить этих людей, а на деле получается они самые беззащитные здесь — думал я, дожидаясь своей очереди. Под моими ногами стояло ведро солярки две буханки хлеба и банка тушенки — все это мы оставили нашей матери Терезе.
После процедур мы вышли на улицу и пошли к себе на блок-пост. На душе было мерзко и противно: мы пришли получили помощь, а сами в ответ ничего сделать не можем, а может завтра ее убьют.
В тот же день на пост стали приходить люди — остатки мирного населения. За время своего дежурства на посту солдаты роздали весь свой хлеб и почти все консервы. Нам за это сообщили, где можно достать чистой воды, но чаще просто благодарили.
Я решил, что здесь боев уже давно не было, раз мирные жители стали появляться. Вообще мной овладела какая-то тоска, хотя узнал хорошую новость: Капитан Колосков сообщал, что президентский дворец наконец-то взяли, после того, как туда была сброшена особенная бомба. Теперь боевиков предстояло выбить боевиков из чернореченского района.
В мрачном настроении я сидел на посту и смотрел дорогу, по которой проезжали тягачи, тянувшие за собой обгоревшие ржавые остовы боевых машин. Их вывозили из центра, а в обратном направлении проезжали еще непомятые, необстрелянные БТРы и БМП, на броне сидели солдаты в чистых бушлатах и бронежилетах, они сжимали в руках новые автоматы и пулеметы.
Я невольно сравнил себя с ними: мой броник был весь в пятнах и порван в некоторых местах, ватные штаны из песчаных превратились в коричневые и стояли колом, кирзовые сапоги без должного ухода и постоянного пребывания в сырости разбухли и стоптались. Бушлат был в лучшем состоянии из-за того, что он был одет под Броник. О том, в каком виде лицо только догадывался — последний раз смотрелся в зеркало в казарме в Моздоке.
Поскольку днем службу можно было нести по одному я, стоял один, дожидаясь смены.
Через улицу мимо БМП шли два солдата. Два огромных бойца в камуфляже.
Подождал, пока они подойдут ближе, и остановил их окриком: — Стой пароль!
Спецназовцы повернули ко мне и остановились. Я вышел из-за баррикады, держа наготове калашник.
— Чего тебе, военный? — с усмешкой спросил один из солдат.
— Пароль.
— Какой пароль, малыш, пошел на х…й — с издевкой произнес второй. Оба повернулись и пошли дальше. Кровь ударила мне в голову и захлестнула бешеная ярость.
— Стоять, уроды, — заорал я, что есть мочи, передергивая затвор.
Реакция была мгновенной: один развернулся и ловким ударом ноги выбил автомат из моих рук. Я выхватил штык-нож, но второй прикладом ударил мне в лицо. Я упал, и потерял сознание, что было дальше мне рассказал потом Кузя.
Спецназовец хотел было еще раз приложиться прикладом, но из подъезда на шум выскочили наши. Спецназовцы сообразили, что пора уносить ноги, побежали. Но шестеро мотострелков быстро догнали их и сбили с ног. Вв-шники, хорошо владевшие приемами рукопашного боя, сумели подняться и стали отбиваться. Но силы были не равны — обоих уложили опять и стали пинать. И, наверное, забили бы до смерти, если бы не подоспел капитан Колосков. Он подбежал к озверевшим мотострелкам и дал очередь из автомата в воздух. Солдаты остановились.
— Хватит пинать ублюдков, — приказал капитан, — всем вернуться на посты!
Бойцы нехотя повиновались.
— А вы бегом отсюда на хуй — обратился капитан к избитым.
Спецназовцы медленно поднялись из грязи и ушли нетвердой походкой. Колосков подождал, пока они скроются, и вернулся в дом.
Солдаты ждали его в баррикаде. Все ждали, что командир будет на них кричать и бить. Но Колосков спокойно сказал:
