Единственное, от чего я страдала в школе, – это мое «р», которое я не выговаривала. Я ужасно комплексовала ещё и от того, что меня передразнивали сверстники на улице. Исцелилась я удивительным и неожиданным образом, но это – уже другая история.
В школе, классе в седьмом, у меня была попытка писать стихи. Но, то ли стихи были плохи, то ли попытка пришлась не ко времени. А стихи были на тему борьбы с алкоголем. Я прочла эти стихи матери, но она почему-то посоветовала мне их уничтожить и больше никому не показывать. Я была удивлена, но последовала её совету. У меня тогда ещё была способность принимать чужие доводы на веру. Сейчас гласность и, я думаю, эти стихи можно» огласить»:
…Возле магазина трактористы спят.Зеленые бутылки дном своим глядят.Дуся – продавщица выполнила план.Над травой некошеной пыль да туман.Ой, трава – муравушка, кто тебя пожнёт?Где коммунистический трудовой народ?Ой же, где вы тракторы с маркой «Беларусь»?Верю, ты поднимешься, ты воспрянешь, Русь!
Тринадцатилетней девочкой я видела, что идет процесс деградации, спаивания народа, происходит что-то страшное в умах, в сердцах. Я видела это на примере своих соседей, знакомых и своих родителей. О, как я хотела за них бороться! Но я не знала, как. И ещё я чувствовала, что «это» меня может тоже проглотить. Как я благодарна своим учителям, своей школе за то, что они меня научили «этому» противостоять.
Глава 21 Пожар
Мать умерла – 22 марта. Диагноз – отравление. Серёже исполнилось тогда 14 лет (он родился 28 марта). Я думаю, в тот год мы его даже с днём рождения не поздравили.
Я ждала чего-то подобного, давно ждала. Ждала трагедии. Но всё произошло как-то неожиданно. Всё в тот год как-то сразу навалилось.
…Тело лежало на полу в нелепой позе. Это было тело моей матери. Но я словно окаменела. Я ничего не испытывала. Ни слезинки я не проронила ни в тот день, ни на похоронах. Тело завернули в гобеленовое покрывало и погрузили на машину. Отец был спокоен. Он всё делал сам. Он, как всегда, всё делал сам. Но я видела, что он надломился. Он любил мать, он слишком любил мать:
– Лиза, Лиза, Лизавета.Я люблю тебя за это…И за это и за то.Не забуду ни за что…
На похоронах было очень много народу. Я была поражена, что столько людей пришли проводить мою мать. Улица была просто запружена людьми.
Серёжа стоял около гроба. Маленький, худенький подросток. Папин «последышек». Отец часто говорил, что вот будет ему кормилец на старости лет. Его слова удивительно точно исполнились. Именно Сергей кормил его с ложки во время болезни и принял его предсмертный выдох.
Гроб несли только женщины – подруги матери. Я мало что помню о том дне.
Потом отец раздал все вещи матери. И этим же летом… – женился. Мы были удивлены, но отца не осуждали.
Не прошло и месяца с тех пор, как в дом пришла другая женщина, как случилась новая беда. Сгорел наш дом. Сгорел дотла. Когда я увидела голые печные трубы, то заскулила, как собака.
Загорелось в половине брата отца. Отец помогал брату вытаскивать цветной телевизор, у себя же успел спасти только документы. Даже иконы не вынес. Сгорела большая старинная икона Николая – Угодника в серебряном окладе и море книг. Очень жаль книги. Было много старинных книг (в бархатных переплетах и с металлическими запорами на церковно-славянском языке).
«Кумушки» поговаривали, что это мать унесла всё с собой.
По пепелищу носились кошки и вопили на всю улицу. Я зажала уши руками, чтобы не слышать, как они верещат. Возле дома бегал Стёпка и заглядывал нам в глаза, словно спрашивая:
– А как же теперь я? А что будет со мной?
Отцу временно дали комнату у заводской проходной. Стёпку отдали «в хорошие руки». Но он пожил там не долго – попал под машину. Ведь он совсем не боялся машин и так любил ездить на первом сиденье.
Отцу с новой женой не повезло. Он говорил, что «попал в вагон некурящих». Мы и сами это видели. Мне было жаль отца, жаль Сергея. Но отец сам меня учил:
– Выбрал «моклок» – гложи, на чужой не зарься.
Стояла осень. С неба свисали тяжёлые, наводопевшие тучи, дул холодный ветер. Я давно не была на могиле матери. Но, наконец-то вырвалась. С трудом отыскала знакомую ограду. Могила заросла лебедой. Лебеда стояла ровной стеной, выше ограды. Мне стало стыдно. Стыдно перед людьми, перед Богом, перед матерью. И ещё я поняла, что мои детские обиды ушли. Осталась жалость и боль. Я рвала лебеду и плакала, и просила прощенья у матери, и дарила ей свое позднее прощение. Дома я выплеснула свои чувства на бумагу:
Лебеда на могиле матери,Как пощёчина, как позор.И ограды железной ржавчина —Мне «оттуда» немой укор.Подкатило, и камнем у горла,И мурашками по спине.Нет, не мы матерей выбираем.И тебя осуждать не мне.Ты прости, если сможешь, милая,Я сама не прощу себя.Как же больно, что и не выплакать,Поздно я поняла тебя.Поняла, как живая, гордая,Ты бежала от суеты.Одинокая и не понята.От себя не сбежала ты.Я теперь не девчонка, женщина.Я простила, и ты прости.Всё, что было тобой завещано,Мне теперь до конца нести.Вороньё расшумелось чёрное.Из-за леса спешит гроза.Ухожу, а спиною чувствуюОсуждающие глаза.Лебеда на могиле матери,Как пощёчина, как позор.И ограды железной ржавчина —Мне «оттуда» немой укор.
Жизнь продолжалась. Встречи, события, мелочи, из которых слагался новый духовный опыт, новое видение мира, новое её понимание. Я училась видеть важное, слышать голос совести, находить крупицы золота в горах пустой породы и ещё – нести свой крест.
Я узнала, что первый крест – самый легкий, дан Богом, и нести его помогает сам Господь. Уйдя от креста, обретёшь другой – более тяжёлый. А ещё – необходимо пройти все коридоры, чтобы попасть в нужную комнату. Иначе придётся несколько раз возвращаться к одной и той же двери. Так важно при этом благодарить за всё Бога – за людей, которых Он нам дал, за радости, за скорби, за болезни, за мудрость и простоту, за взлёты и падения. За всё спасибо Тебе, Господь! За то, что Ты научил нас творить добрые дела! За то, что Ты вытащил нас из глубокой ямы и никогда не вспоминаешь об этом! Спасибо Тебе, Господь!
Книга жизни написана про нас с вами. И мы должны дорожить ею и прочитать её своим детям. А наши дети прочтут её своим детям и внукам. И пусть каждый из нас напишет свою книгу жизни так, чтобы было ощущение радости и завершенности, чтобы не было стыдно за чёрные страницы жизни вне Бога, вне Света, вне Любви (хотя это и одно и то же). И тогда не будет причины бояться за судьбу наших детей, и нам не придется жаловаться на них чужим людям.
Удивительная штука – жизнь. Мы торопим события, ждём чего-то «такого»… А потом оказывается, что пропустили самое главное, «профукали».
Мы хотим быть на кого-то похожими, соответствовать неким стандартам и только вредим себе. А мы тем и ценны, что не похожи друг на друга. Господь создал нас такими, зачем же спорить с самим Творцом? Иногда мне кажется, что вот она, это вершина, к которой я так долго шла. Но, проходит время и оказывается, что это была всего лишь ступенька.
Главное не стоять на месте, а идти и идти вперёд. Останавливаться нельзя, иначе скатишься вниз, назад и придётся всё начинать сначала.
Я верю, что когда-нибудь я научусь летать. Я приду на самый красивый берег Волги, оттолкнусь от края обрыва и полечу над водой высоко-высоко, как птица. И белые чайки полетят со мною рядом. И будут кричать, кричать… Только бы сердце не выскочило из груди от восторга.
И как было бы здорово, если бы это увидел мой отец.
Вот он стоит на берегу, улыбается, машет мне рукой и шепчет: «Она полетела, она всё-таки полетела…»
И плачет. Улыбается и плачет…
Часть 2 Прощёное воскресенье
Дивны дела Твои, Господи.
Ты управляешь движением хаоса и превращаешь хаос в поток. Ты творишь чудеса и из любого падения воздвигаешь великий подъём. Так, что дивятся люди и говорят:
– Не было бы счастья, да несчастье помогло.
Что есть счастье и несчастье в Твоих глазах, Господи, и в глазах людей плотских?
Человек живой после «смерти» совершает прорыв в вечность, побеждает смерть, поднимается над людским судом, становится признанным и неоспоримым. Враги его, судьи и обличители становятся уязвленными, слабыми и беспомощными. Оставаясь по плоти живыми, они суть мертвецы. Он же, умерший, становится живым и могущественным и обретает власть и влияние, необъяснимое по земным меркам. Мертвец же после смерти рассыпается в прах и нет памяти по нём. Ибо, чем помнить мертвеца?
