Однако по нахмуренным бровям Ла Моля было ясно, что он в любую минуту готов прийти на помощь Коконнасу, когда наступит время действовать.
— Ладно! Так что же вам угодно, граф? — совершенно спокойно спросил хозяин.
— Вот-вот… Так-то лучше, не правда ли? — спросил Коконнас, оборачиваясь к Ла Молю, который утвердительно кивнул головой. — Нам с графом угодно получить ужин и ночлег в вашей гостинице, вывеской коей мы соблазнились.
— Господа, я в отчаянии, — ответил хозяин, — у меня свободна только одна комната, и я боюсь, что это вам не подойдет.
— Ну что ж, — сказал Ла Моль, — мы остановимся в другой гостинице.
— Нет, нет, — возразил Коконнас, — я останусь здесь; моя лошадь измучена. Раз вы отказываетесь, я беру комнату один.
— А-а, это меняет дело, — с тем же наглым равнодушием ответил хозяин. — Если вы один, так я вас вовсе не пущу.
— Черт побери! Вот забавная скотина! Только что сказал, что двое — слишком много, а теперь оказывается, что один — слишком мало! Так ты не хочешь принять нас, негодяй?
— Что ж, господа, раз уж вы заговорили таким тоном, я отвечу вам откровенно.
— Отвечай, да поскорей.
— Ладно! Я уж лучше откажусь от чести принять вас в моей гостинице.
— Почему?.. — спросил Коконнас, бледнея от гнева.
— Да потому, что у вас нет лакеев, значит, господская комната будет занята, а две лакейские будут пустовать. Ежели я отдам вам господскую комнату, стало быть, есть риск, что не сдам другие.
— Господин де Ла Моль, — сказал Коконнас, оборачиваясь, — как вы думаете: не отколотить ли нам этого прохвоста?
— Согласен, — ответил Ла Моль, готовясь вместе со своим спутником отхлестать хозяина плетью.
Но, несмотря на готовность обоих, видимо, очень решительных дворян перейти от слов к делу, что не предвещало трактирщику ничего хорошего, он нимало не испугался и только отступил на шаг от двери.
— Сейчас видно, что вы из провинции, господа, — насмешливо сказал он. — В Париже прошла мода бить трактирщиков, которые не желают сдавать комнат. Теперь бьют вельмож, а не горожан, а ежели вы будете на меня орать, я кликну соседей, и тогда уж исколотят вас, а это отнюдь не почетно для дворян.
— Черт побери! Да он издевается над нами! — вне себя от гнева вскричал Коконнас.
— Грегуар, подай мне аркебузу! — приказал хозяин своему слуге таким тоном, каким сказал бы: «Подай господам стул!».
— Клянусь кишками папы! — зарычал Коконнас, обнажая шпагу. — Да разгорячитесь же, господин де Ла Моль!
— Не надо! Право не стоит: пока мы будем горячиться, остынет ужин.
— Вы так думаете? — воскликнул Коконнас.
— Я думаю, что хозяин «Путеводной звезды» прав, но он не умеет принимать гостей, особенно дворян. Вместо того чтобы грубо говорить нам: «Господа, вы мне не нужны», лучше было бы сказать нам вежливо: «Пожалуйте, господа», а в счете поставить: за господскую комнату — столько-то, за лакейскую — столько-то, приняв в соображение, что, если у нас сейчас нет лакеев, мы их наймем.
С этими словами Ла Моль мягко отстранил хозяина, уже протянувшего руку к аркебузе, пропустил в дом Коконнаса и следом за ним вошел сам.
— Ну хорошо, — сказал Коконнас, — но все-таки очень досадно вкладывать шпагу в ножны, не убедившись, что она колет не хуже, чем вертела у этого малого.
— Потерпите, дорогой спутник, — ответил Ла Моль. — Теперь все гостиницы переполнены дворянами, съехавшимися в Париж кто на брачные торжества, кто на предстоящую войну во Фландрии, поэтому другой квартиры нам не найти; а кроме того, возможно, что в Париже принято так встречать приезжих.
— Черт побери! Ну и терпение у вас! — пробурчал пьемонтец, яростно закручивая рыжий ус и сверкая глазами. — Но берегись, мошенник! Если у тебя готовят скверно, постели жестки, вино выдержано в бутылках меньше трех лет, а слуга менее гибок, чем тростник…
— Те-те-те, дорогой дворянин, можете не сомневаться, что вы будете здесь, как у Христа за пазухой, — прервал его хозяин, оттачивая на оселке кухонный нож, и пробормотал, качая головой:
— Это гугенот; все отступники совершенно обнаглели после свадьбы своего Беарнца с мадмуазель Марго!
Помолчав, он добавил с такой усмешкой, что оба постояльца наверно вздрогнули бы, если бы видели ее:
— Ну, ну! Забавно, что мне попались гугеноты… и что как раз…
— Эй! Будем мы ужинать наконец? — прикрикнул Коконнас, прерывая рассуждения хозяина с самим собой.
— Как вам будет угодно, сударь, — ответил хозяин, сразу смягчившись, вероятно, под влиянием какой-то мысли, пришедшей ему в голову.
— Нам угодно поужинать, да поскорее, — ответил Коконнас и, повернувшись к Ла Молю, сказал:
— Вот что, граф: пока нам приготовляют комнату, скажите: как, по-вашему: Париж — веселый город?
— По правде говоря — нет, — ответил Ла Моль. — У меня сложилось такое впечатление, что у всех встречных или встревоженные, или отталкивающие лица. Может быть, это оттого, что парижане боятся грозы. Видите, какое мрачное небо? Чувствуете, какая тяжесть в воздухе?
— Скажите, граф, вы ведь стремитесь попасть в Лувр?
— Да, и, мне кажется, вы тоже, господин де Коконнас?
— Ну что ж?! Давайте устремимся вместе.
— Гм! Пожалуй, поздновато выходить на улицу.
— Поздно или не поздно, а выйти придется. Мне даны точные приказания: как можно скорее доехать до Парижа и тотчас по прибытии снестись с герцогом де Гизом.
При имени герцога де Гиза хозяин насторожился и подошел поближе.
— Мне сдается, что этот бездельник подслушивает.
— Да! — сказал Коконнас, который, как все пьемонтцы, был злопамятен и не мог простить хозяину «Путеводной звезды» не слишком почтительный прием.
— Да, я прислушиваюсь, господа, — ответил трактирщик, прикасаясь рукою к своему колпаку, — но только чтобы услужить вам. Я услыхал имя герцога де Гиза и тотчас подошел. Чем могу быть вам полезен, господа?
— Ха, ха, ха! Как видно, это имя обладает волшебной силой, судя по тому, что из наглеца ты превратился в подхалима. Дьявольщина!.. Как тебя зовут?
— Ла Юрьер, — с поклоном ответил хозяин.
— Отлично; стало быть, Ла Юрьер, у герцога де Гиза такая тяжелая рука, что может сделать вежливым даже тебя! Уж не думаешь ли ты, что моя легче?
— Не легче, граф, а короче, — возразил хозяин. — А кроме того, — добавил он, — должен вам сказать, что великий Генрих — кумир парижан.
— Какой Генрих? — спросил Ла Моль.
— По-моему, есть только один, — ответил трактирщик.
— Прости, любезный, есть и другой, и я советую не говорить о нем плохо, — это Генрих Наваррский. А кроме него, есть еще Генрих Конде, человек тоже весьма достойный.
