Ага, ведут! Раздались звуки, обычно сопровождающие привод заключенного в камеру. Запустили Кеменя. На этот раз он не застыл за порогом, а быстро подошел к «Жоху». Оглянулся на запертую дверь…
Взволнованно, следует заметить, оглянулся. «Заглотил, — радостно стукнуло в душе капитана. — Правильно мы рассчитали».
Под «мы» капитан имел в виду себя и старшего лейтенанта Адамца. Берия нарисовал общий эскиз операции, поставил задачу, а дальше думайте сами. На чем строить расчет, на что делать ставку. Они сделали ставку на естественное и понятное стремление человека просто жить и, по возможности, не за решеткой.
— Ти сказав, бигти будеш? — Кемень подошел вплотную. Глаза его лихорадочно метались в глазницах, нервно подергивалась щека со свежей припухлостью на скуле, он то и дело слизывал кровь с разбитой верхней губы.
На сегодняшнем допросе ему должны были втолковать, что ждет его, врага народа, в недалеком будущем. Он и сам, конечно, догадывается — «что», но напомнить было необходимо. Не калеча, но чтоб до печени дошло сие глубокое осознание. Вроде бы дошло…
— Шанс, ти сказав. Цей шанс е.
— Ну, говори, говори, фраерок, не тяни. — «Капитан в образе вора» взял Кеменя за грудки, встряхнул. — Вижу, как у тебя глазенки блестят. Чего ты там разнюхал?
— Шанс тоби йде.
Очень важно, чтобы он это сам предложил — снимало на будущее многие вопросы.
— Ну! — поторопил «Жох» не только словом, но и дополнительным встряхиванием.
— Слухай, шо я бачив…
А увидел он, что и должен был увидеть, если старлей Адамец, отвечающий за наружные работы, не подкачает. Выходит, не подкачал, судя по возбужденному рассказу на полурусском языке.
Кеменя вели с допроса, все по дороге было как обычно, но вот его подвели к последней коридорной решетке, отгораживающей закуток с их карцером и еще двумя камерами. На подходе к решетке Кемень углядел, что один из двух надзирателей не стоя встречает их прибытие, а сидя. И сидя как-то чересчур расслабленно. Кемень косился в его сторону при подходе, продолжал коситься, стоя лицом к стене, ожидая, когда отопрут. И убедился — второй надзиратель мертвецки пьян. А потом расслышал, как его конвоир шепчется у решетки с первым надзирателем: «И не боится?» — «Да ему нонче все равно. Он прямо со свадьбы сюда, тут продолжал» — «Не доложишь?» — «А ежели я завтра буду со свадьбы?»
— А нас ще виводити повинни, — глаза Кеменя горячечно сверкали.
Продолжая держать сокамерника за грудки, капитан чувствовал, как тот дрожит. Стал бы он так волноваться, если б не загорелся отчаянной мыслью, которой и должен, просто обязан был загореться.
— Понял я, — «Жох» отпустил пиджак украинца и взбудоражено заходил по камере. Потом вернулся к Кеменю, прижал к стене, локтем надавил на горло:
— С мусорами удумали?! Чтоб пристрелить при побеге?
Их глаза были рядом, почти касались ресницами друг друга.
— Навищо… зачем мене?
— Да, верно, — капитан снял локоть с горла. — Верно. Зачем мусорам придумывать, мне и так по меньшей мере чирик отломится…
Шепелев сделал шаг к противоположной стене, положил ладони на камни, а на ладони лицо. Постоял в задумчивости, потом оглянулся, махнул рукой Кеменю:
— Иди сюда!
Капитан опустился на корточки, показал, чтобы то же самое проделал и сокамерник.
— Давай, помогай вспоминать, — на всякий случай понизил голос «Жох», — где и чего у них тут.
— Надумав?
— Я ж тебе говорил, мне, кроме вышака, ничего не осталось. А если ты не соврал, шанс нарисовался.
«Погоди, я тебе ненавязчиво втолкую, что шанс верный, — проговорил про себя капитан, — что такого фарта может больше и не быть, фарта, о котором, заметь, ты, ты и никто другой мне сообщил».
Вновь пригодилась щепка. Ее заостренный край оставлял на камне тусклые полосы. Полосы быстро пропадали, но дело свое делали — обозначали коридоры, лестницы. Щепка вычерчивала прямоугольник двора с кружка́ми, показывающим ворота, и с крестами, обозначающими вышки. Сокамерники делились друг с другом тем, что запомнили: когда их приводили, выводили, переводили, водили по коридорам.
Капитану не составляло большого труда догадаться, что творится сейчас в голове у Кеменя. Должно твориться то же, что происходит с раковым больным, которому врачи объявили приговор, но вдруг он узнает о знахаре, вроде бы заговаривающем любого больного. Ехать или не ехать? Умом-то понимаешь, что ничего из этой затеи не выйдет, что, скорее всего, просто выкинешь денежки на очередного шарлатана. Но ведь жить-то очень хочется. А это какой никакой, но шанс, иначе без вариантов в могилу.
И Кеменю светит — о чем он знает, о чем ему сегодня лишний раз напомнили на допросе — если не вышка, то уж верный четвертак. «Двадцать пять по зубам». Как врагу народа и участнику антисоветского вооруженного заговора. Понятно, ни в тюрьму ему неохота, ни к стенке вставать желания мало. И тут вдруг замаячил шанс… Вор по кличке Жох собирается в рывок, и если его слушать, то не такой уж безнадежной начинает прорисовываться ситуация. И ведь этот человек уже однажды сбегал — такое тоже должно приходить в голову Кеменю. Правда, не из тюрьмы, а из лагеря, но ведь сбежал! Значит, все-таки можно удирать из «энкаведешных» застенков!
— А якщо всередину заженуть… в середину загонят пострилами? — спрашивает Кемень.
«Ну, вот ты и созрел», — усмехается про себя Шепелев.
— Тогда можно взять заложника, — отвечает «Жох».
Давить на украинца никто не собирается. Еще чего. Сам попросится.
Они продолжали выстраивать план. Кемень сам того не замечая уже втянулся в обсуждение побега, словно его участие в нем вопрос обговоренный и утвержденный.
В мыслях они уже вышли за стены тюрьмы, когда послышались шаги надзирателя.
Пока от украинца требуется немного.
— Пойдешь первым, осмотришься. Если без изменения, то дашь знать. Давай! Пошел!
Капитан толкнул Кеменя по направлению к двери. Она открылась.
— Первый на выход!
Первый уже готов был к выходу.
В том, что в их карцере не стояло обыкновенной параши, а заключенных поодиночке выводили на оправку в туалет, общий и для надзирателей и для арестантов, виновато было подпольное расположение карцера и узкая длинная лестница. Лестница — единственное, что связывало подвал с остальной тюрьмой и с волей.
Первого заключенного вывели для вечернего отправления естественных надобностей. Второй заключенный остался в камере и не сомневался уже, что Кемень увидит то, что должен увидеть. Выяснится, что один из надзирателей по-прежнему пребывает в пьяной отключке и их охраняет всего лишь один человек. Так и вышло. Вернувшийся украинец, войдя в камеру и уступая дорогу к двери своему сокамернику, едва заметно кивнул. Ну вот, пришла пора капитану выходить и действовать…
* * *
Дверь скрыла от Кеменя происходящее в коридоре.
Что должно происходить по распорядку, известно. Заключенный выходит, держа руки за спиной, отходит на пять шагов вдоль стены, останавливается, поворачивается лицом к стене. Все это время надзиратель, держась за револьвер, наблюдает с безопасного расстояния. Потом только возвращается к открытой двери, запирает ее. Отработанный годами, автоматически исполняемый ритуал. Вот автоматизм и должен стать ахиллесовой пятой. Ведь сегодня сложилась необычная ситуация. Напарник первого надзирателя не страхует его у решетки. А первый же будет действовать, как всегда, не приучен по-другому. Так должен думать тот, кто назвал себя Кеменем. А еще о том, что отчаяние и безысходность творят чудеса, они должны помочь вору. Вор собирался напасть, когда надзиратель вставит ключ в скважину, то есть когда займет руки делом. И надзиратель не должен успеть выхватить револьвер до того, как вор бросится на него. Правда, кобура надзирателя обязана быть расстегнута. Кемень вслушивался в звуки за дверью и приближался к выходу из карцера мелким крадущимся шажком…
Он вздрогнул и отпрыгнул, когда дверь открылась.
— Иди сюда, фраер! — в дверной проем заглянул вор. — Помогай!
Кемень выбежал за порог, увидел лежащего на полу надзирателя, подхватил его за гимнастерку, и вдвоем с «Жохом» они затащили его в карцер.
— Вбив? — спросил украинец.
— Оглушил, — ответил вор, расстегивая на лежащем ремень. — Сапоги стаскивай, твою мать! Не стой!
— Я з тобою, — решительно произнес Кемень.
— Лады, — согласно кивнул «Жох». — Тогда шевелись, фраерок!
Затихла одна тревожная струна внутри капитана. «А мог бы он поступить по-другому, то есть наотрез отказаться от побега? Точный расчет точным расчетом, однако у каждого свои баклажаны в голове. И тогда бы операция по внедрению завязла бы, как машина в песке». Замолчала всего лишь одна беспокойная струна, но она была далеко не единственной.
