Он вдруг отбросил свои клоунские ужимки и бережно, даже торжественно взял из рук Молдера палку — так японцы берут меч — и с величайшим почтением прислонил к стене базилики.
— Я ручаюсь, что с вашим посохом здесь ничего не случится. Ему пока не хватает силы, вы, наверное, его совсем недавно взяли, не приручили еще, — без доли юмора пообещал привратник.
Молдер поймал себя на мимолетном сожалении. Оказывается, он привык, сжился со своим посохом, даже перестал замечать его — а теперь будто чего-то не хватало, и ладонь хранила тепло дерева. И еще показалось ему, будто между посохом и привратником и вправду произошел некий безмолвный диалог, он даже ощутил нечто вроде легкого укола ревности.
— А вот это вы бросьте, — повернулся клоун к австралийцу, вынул из его пальцев флягу и с отвращением вылил остатки дорогого виски прямо на землю чуть в стороне от входа в здание. — Хоть и говорят «In vino veritas» note 4, но кто ищет счастья на дне бутылки — находит вовсе не то, что искал.
— In medio stat veritas note 5, — задумчиво пробормотал Молдер.
— Истинно, истинно так, — ответил паяц.
Австралиец, как ни странно, протестовать и возмущаться не стал. Только проводил свою собственность печальным взглядом и вздохнул. Вылив остатки жидкости, ряженый отбросил фляжку в траву И поторопил:
— Да проходите же вы, гости дорогие, мне ведь и других приглашенных встречать. Необходимо, как говорится «Ab hoedis scindere oves» note 6.
Молдер машинально покосился в сторону лестницы. По ней поднимался человек в строгом костюме примерно одного с ним роста и комплекции, а под руку он вел… комодозавра в розовом платье и дурацкой шляпке. Значит, доблестный лейтенант Проттер нашла-таки своего Ивана Барсака.
Молдер со спутниками поспешили пройти внутрь древнего строения.
Внутри оказалось гораздо просторнее, чем могло показаться снаружи. По обеим сторонам от прохода стояли не скамьи, а тумбы на одного человека каждая, и рядов было не меньше полутора дюжин. Вокруг царила полутьма. Сквозь вырубленные под сводами прорези окон на стены падали последние лучи заходящего солнца, да у дальней стены — там, где в обычных святилищах располагается алтарь, а в этом стояло девять изваяний, — в чашах на полу горел огонь. Не меньше половины мест оставались свободны, Молдер заметил в углу недавнего мальчишку, который по-турецки сел на тумбе и жевал что-то. Наверное, сыр — на коленях лежала белая размотанная тряпочка.
К разговорам храм — а иначе его назвать язык не поворачивался — не располагал, гости странного клоуна чинно сидели на своих местах,, по сторонам не смотрели, созерцая статуи неведомых богов.
Молдер и Заборин провели Сэма Фазнера к первому ряду, усадили, чтобы он смог вытянуть больную ногу (тумба оказалась несколько маловата для его необъятного седалища), а сами прошли в середину, Молдер сел рядом с Забориным на крайнюю от прохода тумбу.
От нечего делать он тоже стал рассматривать изваяния. Кто бы ни был загадочный скульптор, он явно не страдал гигантоманией — фигуры в алтарной части храма были вполне человеческих размеров. Танцующее пламя в чашах бросало на них неровные отсветы, и казалось, будто складки их мантий шевелятся. Если немного дать волю воображению, можно было представить, что у дальней стены замерли в медитации или в священном трансе девять служителей некоего культа. Только вот лиц не видно под низко надвинутыми капюшонами, и непонятно было, кто же эти служители — мужчины, женщины, а может быть — глубокие старцы? Не идти же заглядывать под капюшоны, в самом деле.
Было прохладно и пахло какими-то благовониями. Свет дня постепенно угасал, храм погружался во тьму — словно в старомодном театре, когда перед началом представления медленно гаснет огромная люстра, и остаются лишь тусклые огни рампы.
Да, это в самом деле было похоже на театр — вешалку они уже миновали, там Молдер оставил свой посох, а теперь здесь, в этом странном месте, похожем одновременно на святилище и на зрительный зал, перед ними вот-вот развернется некое действо. Он понятия не имел — какое, но почему-то ждал его с замиранием сердца. Очень скоро, проникшись торжественной атмосферой благоговейного ожидания, он уже перестал оборачиваться на шаги последних припозднившихся гостей. И поэтому резкий, каркающий голос застал его врасплох.
— Ты все-таки добрался сюда, Молдер!
Алекс Крайчек — а это был он, теперь уж никаким сомнениям места не оставалось, — прошел в передний ряд и сел на самое крайнее место. Теперь стало понятно, кто сделал анонимный звонок в израильскую спецслужбу. А террорист-то, похоже, на самом деле явился на всемирный съезд уфологов. Выходит, Крайчек и это знал?
Долго предаваться размышлениям Молдеру не дали — солнце село, и таинство (или представление) началось. Одновременно затворились высокие двери храма и погасли чаши перед изваяниями. Святилище погрузилось в абсолютную, непроницаемую темноту и тишину, никто даже не кашлянул, все присутствующие затаили дыхание в ожидании… чего? Похоже, никто из гостей этого не знал.
Ожидание длилось долго, на взгляд Молдера, даже слишком долго, напряжение в храме достигло высшей точки, сгустилось, сделалось почти осязаемым.
Сначала Молдеру показалось, что это просто глаза начали привыкать к темноте и впереди, у дальней стены, стали смутно проступать знакомые уже согбенные силуэты, и еще один — уже не согбенный — в центре полукруга. Но силуэты вырисовывались все отчетливей, и вскоре стало ясно, что это не глаза привыкли, а постепенно, очень медленно разгорался там, в алтарной части, мягкий свет, идущий непонятно откуда. Будто сами стены светились.
Силуэт на переднем плане оказался высоким седеющим мужчиной в хламиде, похожей на те, в которые были облачены изваяния — с тою лишь разницей, что прятать лицо в тени капюшона он не стал. Сами же изваяния исчезли — вместо них на полу полукругом сидели девять старцев, живо напомнивших Молдеру изображения Тайной вечери, — хотя библейских апостолов было чуть больше. Возможно, трое просто не явились сюда по какой-то причине — кто знает? Кстати, о картинах: большинство мастеров Возрождения писали библейские сюжеты, подгоняя персонажей под собственную эпоху, — изображали их в костюмах современников, с длинными мечами и шпагами и даже сидящими за столом, как на знаменитой фреске Леонардо. Хотя мода первых лет нашей эры, да еще на Ближнем Востоке, не имела практически ничего общего с итальянскими нарядами эпохи Ренессанса, а трапезу в Гефсиманском саду справляли прямо на траве. Мол-дер даже, шутки ради, как-то предложил одному знакомому художнику написать картину, где двенадцать апостолов в современных тройках или джинсах и пуловерах, при часах и сотовых телефонах, сидят за столом, а на заднем плане — телевизор, вид на небоскребы и так далее. Художник почему-то не вдохновился.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
